с воем вынесся кошак и кинулся в ноги, за ним второй. Первого удалось переступить, а о второго Холин запнулся, налетел на меня, вписавшись лбом мой подбородок, и мы, проломив плотную стенку ветвей, рухнули в кусты. Лопата осталась торчать знаменем.

Сначала было темно, потом среди ветвей звездочками зажглись светлячки. Скрипнул сверчок, следом еще один. Я лежала ничком на влажноватой от росы траве, мой затылок – на руке Мара, а сам он так близко. Невозможно. Сердцем к сердцу. И оба – замерли.

– Холин, – почему-то шепотом, произнесла я, – ты мне челюсть подбил.

– А ты мне лопатой угрожала.

Он шевельнулся, приподнимаясь, сел, поймал мои руки и меня саму в капкан своих рук. Больно, так больно впиваются сколы, осколки, тонкие лезвия, хрустят острыми гранями. Мне нельзя, нельзя быть целой.

Он вдруг открылся, до дна… Океан… Укутал тьмой и синими звездами… Заполнил трещины, обернул бархатом лезвия, чтоб не хрустели, не ранили…

Мика…

Подцепил монисты. Вскрикнули бубенцы, лопнула удерживающая их струна, и нелепое украшение упало в траву. Я дернулась, пытаясь освободиться, но он не собирался отпускать, только сжал еще сильнее. А я уже тонула…

Колючая… теплая… Моя…

Дыхание обожгло шею. Убрал с лица растрепавшиеся волосы, стирая соленую воду с ресниц. Пальцами, губами…

– Мар… Что ты делаешь?..

Зову тебя…

– Потому что нечего было… тащить меня в шиповник… падать…

Быстрые жадные поцелуи обрывали дыхание. Его. Мое.

– Ты сам… на ме… меня упал…

– Точно…

Слышишь?..

– Мар, – едва слышно произнесла я, когда над нами замерцал маскирующий полог, а Марек откинулся на спину и потянул меня к себе, сжимая в объятиях так, что казалось – не вдохну, но было как раз наоборот, – это ведь…

– Ничего, лишь ветер, – ответил он, невесомо касаясь моего лица, потянулся к рукам, темный камень в колыбели сомкнутых ладоней брызнул изумрудным сиянием.

Я чуть приподнялась, и нас не стало.

Только океан с синими искрами. Потому что тьма на двоих – это тоже навсегда.

Мар…

Я с тобой.

У моих новых крыльев теплые перья с огненной кромкой, а под ними мягкая тьма, сверкающие светом спирали, жемчужные вуали тени и драгоценные камни звезд, изумрудные, пронзительно синие, золотые и алые. Ветер запутался в них и остался. Сам. Ими можно обнимать. Обнимать – нужнее. А еще нужнее, когда обнимают в ответ.

Это было красиво, сокровище мое. Но я просил тебя не увлекаться. Любишь ловить ветер? Что ж, лови…

Из никем не услышанного разговора

Арен-Тан благоговейно ступал по мраморному полу с распростертым на нем белым вороном. Видно было каждое перышко, огневеющее по краю. Казалось, что искры света поднимаются от пола вверх, устремляясь к высокому своду.

– Как наши дела, Герих?

В конце длинного слепяще белого зала над огромным плоским грубо обтесанным куском кахолонга и лежащим на нем обломком мертвого железа, похожим на кусок лезвия гигантской косы, ровно и мощно пульсировал светлый источник. За ним скрывался трон задавшего вопрос.

– Деструкция на финальной стадии.

– Уверены, что она справится?

– Я уверен, Арин.

– Крево не хранители первых Даров, они носители Сути и то, что ключи граней у нее, только запутывает ситуацию. Как думаете, может стоит поставить на Холина?

Герих качнул головой. Менять выбранный путь было не в его правилах. Но странно, что Сияющий спрашивал так, будто решение действительно было за ним.

– Нет. Нужно было делать это до того, как он ушел за грань. Теперь в нем почти нет света, только тот, что он осмелился принять от нее. Капля.

– Дело не в количестве, а в готовности поделиться, отдать без остатка, достаточно и капли.

– Все равно – нет. Если упустим возможность, придется ждать следующего витка. Но вы ведь и так знаете об этом, Арин.

– Почему вы выбрали для этого меня?.

– Они вам небезразличны. Оба.

– Холин мне неприятен

– Это тоже чувство

– Все ведь должно было начаться позже? Как минимум на поколение. Если бы не эльф… простите, Арин, агент Валар со своей внезапной любовью не влез.

Сияние источника сменило интенсивность, опало, обнимая трон, и сложилось во вращающийся обруч из перетекающих друг в друга знаков. Механический безликий смех оттолкнулся от стен, породив шепчущее эхо, будто миллион голосов заговорили разом.

– Эти везде влезают. Не успеешь оглянуться – они уже из запределья набежали и корни в мир пустили, срослись – не отличить от тех, что были тут прежде, и когда они уходят, мир замирает. А чувства всегда вмешиваются, но, в конечном итоге, все идет так, как нужно.

– Из дома Эфар кто-то выжил?

Рука, лежащая на подлокотнике трона, шевельнулась, гладкий рукав соскользнул, открывая тонкую сухую кисть с длинными пальцами и часть запястья, обмотанную, как паутиной, тонкой темной нитью. Черная кожа резко контрастировала с ослепительно белыми одеждами. Капюшон надежно скрывал лицо, оставляя видимым только узкий подбородок. Главе конгрегации хватило пальцев одной руки, чтобы ответить.

Глава 12

Неделя… Это сколько? Не знаю… Неделя… Странное слово. То, что не делится… Мне не с кем было разделить. Больше – не с кем. Никого не осталось. Только тот, кто позвал. С ним я забыла, что мне нельзя собирать себя. Забыла. Собрала. И мои новые крылья подломились и рассыпались.

Пеплом.

Что я помню… Не знаю…

Помню застывший город в черных полотнищах. Помню сводки, цифры и новости, страшные кадры. Помню немую тишину и как все замерло, когда стольких...

Не стало склонов Эфар, радужных водопадов и Светлого леса, которым мне когда-то грозили. Не стало поющих с ветром скал и серебряных башен Эфар-мар, которых я так ни разу и не видела. И не увижу уже. Никто не увидит. Потому что аномально сильный темный всплеск пробудил давно погасший вулкан, ночью, когда почти все спали. И мир вздрогнул, разламываясь на части. Потому что раскаленный пепел падал с небес, а огонь шел по земле, заполняя трещины и сколы.

/– Амин мелле лле, свет мой.

– Что это значит?

– То, что я чувствую./

У меня почти не осталось чувств, мелиндо. Только надежда и боль. Но боли во мне так много. Целая бездна.

Что я помню… Не знаю…

Помню холод, кровь под рубашкой от рассекших кожу крыльев из темного серебра. Помню, как все выцвело и сделалось темно, когда в старом доме, глубоко, у самых корней, стало