не лезло и снова хотелось прилечь. – Мне в подвальчик надо, досмотреть, днем еще зайду.

Я тоже встала. И прислонилась к теплому боку, ткнувшись лицом в широкое плечо. Я слышала ее ровный домашний свет и без прикосновений, но так было привычнее. Она вздрогнула и смутилась, заблестела повлажневшими глазами.

– Что это вы, обниматься… Никогда прежде не водилось за вами, чтоб нежничать. – Отстранилась. Не сразу. – Другая вы теперь.

– Откуда знаешь?

– Вижу.

– И что видишь?

Она перехватила поднос поудобнее и подбоченилась.

– Вижу, что стоите вы в одной рубашке на голую интуицию, а из окошка, того, поддувает!

Она ушла, а я все-таки прилегла, поперебирала свои стекляшки, примеряя на себя то одну, то другую, путешествуя пальцем по завиткам браслета. Теперь он и мне был велик, сползал, и можно было снять его, не расстегивая. Но это золотой. Тот, что на коже, остался прежним, только стал тусклее.

Инквизиторская печать лежала чуть выше. Тонкие линии были похожи на нити: то матовые и серые, то сверкающие радужным колким светом, в зависимости от того, как смотреть. Я поддела одну выпущенным когтем, потом потянула за оттопырившийся хвостик. Кружево, распускаясь, запело на несколько голосов. Среди этих трех мне чудился и его голос тоже, хоть это было и не так. Наверное поэтому я не смогла остановиться, пока обе печати не превратились в кривоватый клубок. Не слишком большой, но нитка была не толще паутинки. Азарт высунулся и начал подбивать Сумасбродство и Авантюризм на глупости. Глупость скривилась и решила не участвовать, но подглядывала. Все прочие тоже. Смотрели во все глаза, как я, уподобляясь Айре, наматываю на себя паутинную нить. Хватило почти до подмышек. Лизнула палец и заправила торчащие хвостики. Нити провалились под кожу, как в воду канули.

– Ой, красота! – выпнулось Тщеславие. – И куда теперь?

– Куда-куда… на работу! – заявила я и решительно распахнула шкаф, оставив вопли разомлевшего от обильного завтрака организма без внимания.

Но выйти прямо и сразу не заладилось. Я только-только спустилась, как пожаловал гость. Вперся без приветствия и сразу с претензиями.

– Вы что творите!?

– А что надо? – Я, по ощущениям, много чего могу, но непонятно чего конкретно, тут уж только пробовать. Любопытство насторожило уши. Дом тоже прислушивался. Ему нравилось Любопытство, которое кругом шныряло и лезло в такие углы, куда даже самые ответственные слуги с тряпкой не совались.

Арен-Тан тут же натянул свое всегдашнее лицо.

– Покажите.

Я протянула руки, на которых снаружи не было ничего, кроме браслета Альвине. Цапнул за обе. Резкая быстрая боль, будто из пальцев инквизитора мне под кожу ударили иглы. Нить проявилась в глубине тлеющей спиралью. Остро заныло в грудине, куда утыкался край привратной ленты, и между лопаток. К демонам! Я тоже хочу поиграть! И на запястьях Арен-Тана сомкнулись жемчужные когти, алые по краю, будто уже испробовавшие инквизиторской крови. Дрогнула, размываясь, реальность, порог лег под ноги, в спину ударило нестерпимым жаром и сиянием, мои руки, там, где ушла под кожу нить, прорастали белыми перьями с огненной кромкой. Светен разжал пальцы (и правда, иглы), и все прекратилось.

– Могли бы и поаккуратнее, Митика.

– Могли бы и поздороваться, Герих. – Даже вида не сделал, что ему стыдно. – Откуда вы здесь так быстро? Караулите во дворе?

– Не только вы можете ходить между. Ваш выход за грань, до всего этого, обозначен как экстренный в случае угрозы жизни. Можете не благодарить. И завтра на плановую встречу приходить не нужно. Считайте, уже все проверил.

– Ограничители еще работают?

– А вы как думаете?

Я промолчала. Я-сейчас не думаю, вон меня сколько, найдется кому подумать.

Арен-тан демонстративно поклонился и дернул к выходу. Дом ему даже дверь сам открыл: добро пожаловать отсюда.

– Передавайте привет Эру, – ляпнула я в инквизиторскую спину. Дверь закрылась.

Ты бы сейчас посмеялся, мелиндо. Отправить светлого к Эру все равно, что темного в бездну, что то вроде “чтоб ты сдох”. Хотя, какой из Арен-Тана светлый. Он – между. Однако его визит сделал свое дело. Беспокойство ворочалось и вздыхало, но явился Пофигизм и занял своей тушей почти все место. На том и порешили.

До отделения добиралась, как порядочная гражданка, на магбусе. Правда, всю дорогу озиралась и выискивала взглядом торчащие из авоськи птичьи лапы. Не хватало еще на бдительную нашу наткнуться. А у самого здания обнаружила, что Азарт и Кураж, прихватив с собой Смелость, свалили втихушку где-то у входа во двор, как раз в тот момент, когда я узрела на служебной стоянке комиссарский транспорт. Обошла отделение с той стороны, где окон поменьше, а дальше – вдоль стены к центральному входу. Отсюда мне было видно вытянувшиеся на моем любимом подоконнике ноги в коротких сапогах она на другой. Верхний мысок покачивался. Иногда в поле зрения попадала рука, тянущаяся к прислоненным к коленям папкам. Я придвинулась поближе, приложила ладонь к стене, поискала в отражениях себя-ведьму и прислушалась к тому, что творится внутри.

Там творилась невнятная ругань.

– Чаю? – Это Пышко. – У меня пирожки есть.

Ворчание окрасилось заинтересованностью.

– Зачем ты этим занимаешься, если тебя это так раздражает? – Снова Пышко.

– Кто-то же должен. – От этого голоса внутри задрожало и осколки сдвинулись, меняя рисунок. – И потом, я не занимаюсь, просто смотрю, как попросили. Я все равно ничего не решаю. У меня нет на это никаких даже формальных прав. – А чай еще долго ждать?

– Ну ты нахал, Хооолин. Пусть блестящая твоя перед тобой ботвой трясет и в глаза заглядывает. Где она, кстати?

– Послал в Центральное, после обеда явится. Эй! Мне вон в ту с курами завари, она побольше моей. – Показалось плечо и темноволосый затылок, рука, вытянувшись, почесала стилусом костяшку в голенище сапога, прихватила очередную папочку.

– Почему в кабинет не идешь?

– Окно.

– Какое окно? – Щелкнул чайник. Судя по звукам, Подхолмс разливал по чашкам кипяток, потом в столе возился.

– Новое, круглое. Там где-то щель между рамой и стеной, и когда ветер в ту сторону, звук такой, будто когтем по стеклу скребут. Бесит. А сегодня как раз в ту сторону… ветер…

Папки посыпались веером. Меня заметили. Осколки дрогнули и снова сложились иначе. Острыми краями наружу. Только один внутрь впился, прямо под сердце. Но один – не все. Ерунда.

– Мастер Ливиу. Прекрасно