Так думали не только они, но и Саня Ермолов, и Андрей Крагов. Они даже пришли к выводу, что огибать зимовье нет никакой необходимости. Нужна была лишь группа добровольцев, и Саня Ермолов, Витька Ленькин, Санька Тарасюк, Фома Косорылов и Костя Коровин должны были спуститься по склону и продвинуться к зимовью на расстояние рывка. После чего, естественно, осуществить этот рывок, подойти вплотную к зимовью и поджечь его (для чего — щепа, бумага, спички) или бросить дымовую шашку в щель-бойницу.

С каким удовольствием пошел бы сам Крагов бросать в бойницу дымовую шашку, с каким наслаждением он бы лично всаживал бы пули, бил бы ножом и прикладом! Но не судьба, не судьба. Потому что приходилось принимать командование над обоими отрядами. Потому что полковник Красножопов лежал, прикрытый собственной шинелью. В горле у полковника зияла сквозная дыра, а на лице смешались выражения гнева, испуга, презрения… Впрочем, я не берусь описать выражение, застывающее на морде загнанной крысы, тем более крысы, которая к тому же считает, что загнали ее в высшей степени нечестно. Тут и ненависть к тем, кто убил, и ко всем, незаслуженно остающимся в мире. И презрение, по сути дела, ко всему. Потому что ведь и убили Красножопова неправильно — убили люди, которых он особенно сильно презирал всю свою жизнь.

И счастье еще, не знал он, что пуля послана шестнадцатилетним мальчиком, еле научившимся стрелять. В смысле — счастье для Красножопова.

Но и без него все было решено и согласовано, и все было бы, как решено, с продвижением отряда, с броском шашки, с пальбой в упор по выскакивающим из зимовья, захлебывающимся от удушья людям.

Все это непременно было бы, не умей Ямиками Тоекуда выяснять все, что его интересовало, в том числе и у эбису, и не узнай он места, где снимался памятный ему фильм, где делались фотографии, развешанные по стенам в лаборатории Чижикова.

И в тот самый момент, когда уже шли бросать шашку и поджигать, когда никто не рисковал появиться у простреливаемых бойниц, отряд Ямиками Тоекуды вышел на звуки стрельбы, и перед ними открылась Долина мамонтов, непонятная бревенчатая штука и откосы, рассеченные оврагами.

Диспозиция была в общем понятна: одни сидели в этой бревенчатой штуке и отстреливались сквозь бойницы. Другие обстреливали бревенчатое сооружение с террасы, а несколько человек уже спускались по склону, и было ясно — направляются к избушке. Диспозиция была ясна, неясен был другой важнейший вопрос: кто здесь кто?!

Вроде бы на террасе реки сгрудилось больше людей, чем было в группе Михалыча. И таких вот, в камуфляже, в группе не было ни одного. И все-таки не сразу же нападать. Тоекуда навел бинокль на переходящих реку и явственно увидел — первым шел один из «чижиков», кажется, его зовут Витька-Ленька. Как-то в этом духе, одним словом. И второй тоже из «чижиков».

Ну вот, хоть с этим разобрались…

— Ну, Миса, начинара говорира…

— Эй! Братва! Вы зачем наших друзей обижаете?!

Недоуменная тишина. Высунулись притаившиеся в ягеле, за стволами чахлых лиственниц. Остановилась группа на склоне, постояла, повернула наверх.

— А вы кто такие? Чего тут командуете?

— Мужики, вам не кажется, что нам делить тут нечего? Сколько нас, вы видите, но это ничего… Мы вас отпустим, только вы наших друзей не обижайте!..

— Они наше имущество украли!

— Ну?

— Баранки гну! Вы кто такие?

— Нам Фрол поручил, господа!

Такое «толковище» могло длиться хренову кучу времени. И продолжалось бы, наверное, если бы не Андрей Крагов. Мира допустить он не мог, разговоры вести смысла не видел.

Люди расслабились, стали видны за кочками, за стволами деревьев. Крагов поймал на мушку первого, кого смог разглядеть, — поторопился. Кто-то из уголовничков поймал его пулю и, дико крича, скорчился на земле.

Грянули ответные выстрелы. Ленька Бренис снова обмочился. Витя Ленькин дисциплинированно лежал в углублении, положив голову на руки.

— Ранен?!

— Нет, отдыхаю.

Санька Харев дико уставился на Витьку, пробежал куда-то, встал за лиственницу.

Здесь же, рядом с Ленькиным, лежали и Миша, и Борька. Мише не дали оружия, но и охранять пленного было решительно некому.

— Бей! — пронзительно орал Санька Ермолов.

— Бе-ей! Присягу помни! — вторил ему Андрей Крагов: он совершенно упивался ситуацией.

На первый взгляд, перевес у Тоекуды был полнейший, что бы ни орали Крагов с Санькой, и победа становилась делом времени. Но здесь была одна проблема, и Ямиками-сан давно предчувствовал ее, эту проблему. Под рукой у него было до двадцати стволов, это факт.

Вопрос был, для чего готовили эти стволы и что они умели делать. Ямиками не нужно было пытать должника, запугивать его семью или собирать дань с ларечников; будь в этом нужда, никого лучше не нашел бы Тоекуда для свершения всех этих дел, достойных настоящего мужчины.

Ему нужно было, чтобы эти стволы пошли в бой… и не против одного и связанного, а против группы сильных и вооруженных, да еще и неплохо обученных. И будут ли тогда его стволы стоить хоть ломаный грош, Тоекуда вовсе не был уверен.

Действительность же оказалась еще хуже, чем думалось мудрому Ямиками. Нелегко давать оценку, насколько хорошими солдатами были спецназовцы. Но в любом случае они были какие-никакие, а солдаты.

Будем считать, что мальчики Фрола были превосходные бандиты, но это были все-таки бандиты.

А солдаты Крагова были, может быть, и плохие, но солдаты. Присягали они, вообще-то, совсем не Крагову и его подельникам, но это уже второй вопрос… Не в первый раз в истории России ее солдат использовали черт-те его знает для чего. Современники Суворова всего-навсего гоняли солдат на покосы и на строительство домов. В XX веке на костях российского солдата научились делать бизнес уже совсем иного масштаба, наваривая не какие-то там стога сена, а миллиарды в швейцарских банках. И не в первый раз, оказавшись подножием чужой игры, российские солдаты выполняли свой долг вопреки всему — в том числе и собственному разуму.

Даже под руководством Крагова спецназовцы воевали так, словно за ними стояла Россия, они попросту иначе не умели. Бандиты тоже исправно стреляли, перебегали, что-то орали друг другу, но почему-то получалось так, что расстояние между ними и спецназовцами все увеличивалось и увеличивалось. Не говоря уже о том, что стреляли-то все, а вот попадали — не все. Были ли потери в спецназе и среди «чижиков», Тоекуда не знал, а вот что у него трое вышли из строя за самый короткий период — это он знал совершенно точно.

Тоекуда с самого начала отделил пятерых разбойников в качестве своей личной гвардии: у них и умственные реакции были поживее, и полагаться на них было хоть и в слабой степени, но можно. И теперь, кусая губы, он прикидывал, когда ввести в дело самый последний резерв.

Трудно сказать, чем могло бы завершиться дело, если бы не два события.