то наука не способна с ней тягаться. Она, правда, научает, как избегать определенных опасностей, как успешно одолевать некоторые страдания, но было бы совершенно неправильно оспаривать, что она представляет собой могучую помощницу людей, однако во многих ситуациях вынуждена оставлять человека наедине с его бедами и может только советовать ему смириться с ними. В своей третьей функции – в установлении предписаний, запретов и ограничений – она более всего далека от науки, поскольку та довольствуется исследованиями и сбором фактов. Разумеется, из их применения выводимы правила и рекомендации для образа жизни; при некоторых обстоятельствах они такие же, как и предлагаемые религией, но только иначе обоснованные.

Как стыкуются эти три аспекта религии, не вполне ясно. Что же объединяет объяснение возникновения мира с непреложностью определенных этических предписаний? Заверения в защите и обеспечении счастья более тесно связаны с этическими требованиями. Они представляют собой плату за соблюдение моральных принципов. Только тот, кто им подчиняется, вправе рассчитывать на обещанные благодеяния, непокорных же ждут наказания. Впрочем, и у науки есть нечто подобное. Тот, кто пренебрегает использованием ее, вредит себе, – уверяет она. Удивительная взаимосвязь поучений, утешений и повелений в религии становится понятной только в том случае, если ее подвергнуть генетическому анализу. Если можно исходить из самого броского компонента этого ансамбля – из разъяснений относительно возникновения мира, то почему именно космогония должна была стать обязательной составной частью религии? Она учит: мир был создан неким человекоподобным, но во всех основных компонентах – во власти, мудрости, в силе страстей – превосходящим человека существом, идеализированным сверхчеловеком. Животные в качестве создателей мира свидетельствуют о влиянии тотемизма, его мы позднее затронем всего одной репликой. Интересно, что подобный творец мира всегда существует в единственном числе, даже там, где верят во множество богов. Обращает на себя внимание и то, что чаще всего это мужчина, хотя вполне хватает ссылок на женские божества, а в некоторых мифологиях сотворение как раз и начинается с того, что бог-мужчина отстраняет женское божество на задний план, низведя его до положения некоего чудовища. Здесь подключается много интереснейших частных проблем, но нам приходится спешить. Дальнейший наш путь вполне задает тот факт, что этого бога-творца прямо называют отцом. Психоанализ делает вывод, что это и в самом деле отец, столь же величественный, каким когда-то виделся маленькому ребенку. Верующий представляет сотворение мира подобным своему собственному появлению на свет.

В таком случае легко объяснить, как утешительные заверения и строгие этические требования согласуются с космогонией. Ведь одна и та же личность, которой ребенок обязан своим существованием, – отец (правильнее было бы сказать: родительская инстанция, состоящая из отца и матери) – еще и защищает и охраняет слабое беспомощное дитя, подверженное всем опасностям, подстерегающим его во внешнем мире; под его покровительством он чувствует себя уверенно. Даже став взрослым, человек знает, что хотя у него и немало сил, но возросло и его понимание жизненных опасностей, и делает правильный вывод, что, по сути, он остался таким же беспомощным и беззащитным, как и в детстве, что по отношению к окружающему миру он все еще ребенок. А значит, и теперь он не может отказаться от защиты, которую вкусил в детстве. Однако он давно усвоил, что в своих возможностях и его отец заметно ограничен и не является наделенным только достоинствами существом. Поэтому он возвращается к запавшему в душу образу отца детских лет, изрядно им переоцененному, возвышает его до уровня божества, перемещает его в настоящее время и в реальный мир. Эмоциональная сила этого запомнившегося образа и продолжающей существовать потребности в защите поддерживает его веру в бога.

Да и основной третий пункт религиозной программы – этическое требование – запросто вписывается в эту ситуацию детства. Напомню вам известное высказывание Канта, который одним махом соединил «звездное небо над головой» и «нравственный закон» в груди. Как бы странно ни звучало это сопоставление – ибо что общего может быть между небесными телами и вопросом: любит ли одно дитя человеческое другое или готово его убить? – оно все же затрагивает крупную психологическую истину. Тот самый отец (родительская пара), который дал ребенку жизнь и охранил его от ее опасностей, еще и наставлял, что тот смеет делать, а от чего должен отказаться, указывал на необходимость ограничивать желанные ему влечения, дал ему возможность понять, какого уважения к родителям, к братьям и сестрам ожидают от него, если он намерен стать терпимым и хорошо воспринимаемым членом семейного круга, а позднее – более обширных групп людей. С помощью системы поощрений любовью и наказаний у ребенка воспитывают понимание его обязанностей, он усваивает, что безопасность его зависит от того, что родители, а затем и другие люди любят его и вправе верить в его любовь к ним. Все эти отношения человек переносит неизменными в религию. Запреты и требования родителей продолжают жить в груди ребенка в виде основанной на нравственности совести. С помощью той же самой системы поощрений и наказаний бог правит миром людей; от соблюдения этических требований зависит, какая мера защиты и счастья назначена отдельному человеку; на любви к богу и на сознании, что любим им, зиждется его уверенность, которой он вооружен против опасностей внешнего мира, да и человеческого окружения. Наконец с помощью молитвы оказывается прямое влияние на волю божью, и тем самым обеспечивается соучастие в его всемогуществе.

Уверен, что пока вы меня слушали, вас донимали многочисленные и разнообразные вопросы, на которые вам очень хотелось бы услышать ответы. Здесь и сейчас я сделать этого не могу, но убежден, что ни одно из этих уточнений деталей не поколебало бы нашего принципиального тезиса, что религиозное мировоззрение обусловлено ситуацией нашего детства. В таком случае особенно примечательно, что, несмотря на свой инфантильный характер, у этого мировоззрения все же есть предшественник. Несомненно, какое-то время люди обходились без религии и без богов, и это была эпоха анимизма. Но даже тогда мир был заполнен человекоподобными духовными существами (мы называем их демонами). Все объекты внешнего мира являлись местами их обитания или были, что тоже весьма вероятно, идентичны с ними. Не было, однако, никакой создавшей их всех и правившей после этого ими сверхсилы, к которой можно было обратиться за защитой и поддержкой. Демоны анимизма в большинстве случаев были настроены по отношению к людям враждебно, однако похоже, что тогда человек верил в себя сильнее, чем позже. Разумеется, он постоянно страдал под гнетом тяжелейшего страха перед этими злыми духами, однако защищался от них с помощью определенных манипуляций, которым приписывал способность изгонять их. Да и