отступничеством. Не идти же самому в редакцию газеты! И что бы он мог заявить? Вы меня не похвалили? Смешно. Почему-то больше всего он ожидал поддержки от Алевтины Углановой, которую объявили единственным режиссером спектакля. В статье она выглядит самозванкой, кому как не ей восстановить справедливость? Да, у них случались размолвки, но они трудились плечом к плечу, часто обсуждали вдвоем прошедшие репетиции, Аля рассказывала о себе, о семье, о своей любимой таксе – искренне, трогательно, забавно. Тагерту казалось, они друзья. Да, он думал, что в театре обрел новых друзей. И где эти друзья теперь, когда ему плохо?

Единственный, с кем удалось поговорить о проклятой статье, был Костя. Даже по телефону Тагерт слышал, что Костя светится от счастья и не в состоянии понять, как можно огорчаться в таком прекрасном, переполненном любовью мире. Прежде – Тагерт в этом уверен – Костя Якорев возмущался бы несправедливым замалчиванием их имен. Но сегодня он благодушно заметил:

– Мы ведь ради чего создавали спектакль? Ради того, чтобы нас по голове гладили?

– Нет, конечно, но…

– Путешествие! Мы путешествовали в такие времена и мысли, куда иначе не попадешь. Как Одиссей. Разве этого мало?

Счастье Якорева было непрошибаемо. Тагерт понял, что остался один.

•

В конце концов пришлось рассказать отцу. Эльгиз Мешадиев откладывал этот разговор до последнего, зная, что отец снова покажет, как разочарован. И непременно поставит в пример Джамала, младшего брата. А если не рассказывать, как разрулить? Отец позвонит ректору или кому-то еще, по идее, все долги прошлого курса простят, а уж в новом году Эльгиз постарается. Универ обязан Госнафте, есть какая-то программа, по которой детей топ-менеджеров принимают без экзаменов, – Эльгиз так и попал в ГФЮУ. Тогда отец сказал: поступить помогли, учиться будешь сам. Еще не упустил усмехнуться: а Джамал бы поступил своими силами. Эльгиз не всегда понимает отца: он старший сын, это что-то значит? Или то, что имеет значение в Баку, в Москве не важно? Эльгиз часто думал, что Москва – не лучшее место для парня-мусульманина. Не потому, что кто-то плохо относится, а потому, что шариат здесь, считай, не действует. Сегодня ты соблюдаешь предписания, завтра нет, обязательное необязательно – все можно оправдать обстоятельствами.

По природе Эльгиз – воин, а не крючкотвор. Зачем тогда поступать на юридический в России? Потому что отец работает в Госнафте? Как будто место работы отца сразу определяет, что интересно и важно старшему сыну. Каждый день университет напоминал ему о принуждении, которому его подвергли. Он свысока смотрел на однокурсников, которые послушно внимали всей этой околесице, выполняли требования преподавателей, обычных людей, не самых сильных, не самых умных. Уйти из университета Эльгиз не мог: ослушание отца противоречит его моральному кодексу. Но подчиняться университетским порядкам противно. Поэтому он не взял в библиотеке ни одного учебника, не купил ни единой тетради, большую часть времени проводил в буфете или во дворике с ребятами. Некоторые преподаватели ставили зачет всей группе автоматом, поэтому к зимней сессии его допустили. Приходя на экзамен, Эльгиз тянул билет, пропускал всех вперед, наконец садился к преподавателю и не говоря ни слова смотрел исподлобья. С мрачной усмешкой забирал зачетку с «неудом» и подчеркнуто невозмутимо уходил.

Значит, придется говорить с отцом. Эльгиз укоризненно покачал головой.

В пятницу мать с Джамалом отправились в Жуковку к Гумбатовым. Отец сказал, что присоединится в субботу, поехал в клуб и вернулся около часу ночи. Эльгиз решил, что это самый удобный момент для разговора: нет лишних свидетелей, впереди выходные, отец в легком настроении. Он сидел перед телевизором, убавив громкость, ждал и готовил обращение. Наконец, послышался звук открываемой двери, Эльгиз срочно выключил телевизор и вышел из столовой. В полумраке казалось, что отец улыбается, вид у него немного усталый.

– Ты чего не в постели? Совсем заучился? – спросил отец насмешливо.

– Пап, мне надо с тобой посоветоваться.

– До завтра не терпит?

Эльгиз промолчал.

– Ну, пойдем на кухню. Что случилось? – беззлобный насмешливый тон отца не изменился.

Сбивчиво, медленно, глядя в пол, Эльгиз рассказал, что на самом деле завалил зимнюю сессию, ему грозит отчисление.

– Ты же говорил, что все сдал? – Почему-то не чувствовалось, что отец удивлен.

– Не хотел вас с мамой расстраивать. Думал, за каникулы сдам.

– Что же не сдал?

Сын молчал. Он ждал, что отец спросит: может, тебе неинтересно учиться на юридическом? Может, стоит подумать о смене института? Но отец, не глядя на него, сказал:

– Знаешь, чем мужчина отличается от мальчика? Не бородой, не усами. И не тем, что мужчина должен зарабатывать деньги. – Подождав несколько секунд, он продолжил: – Мужчина решает свои проблемы сам. А мальчик бежит к мужчине. Например, к папе. Вот Джамал, даром что ему четырнадцать, – он больше мужчина, чем ты.

– Па, все улажу.

– Иди спать, уладчик. – Когда Эльгиз вышел из кухни, вполголоса, но отчетливо прибавил: – Ахмак адам[26].

•

В конце февраля Тагерта пригласили в деканат юридического факультета. С той поры как Ошеева из декана превратилась в проректора, факультетом руководил ее бывший заместитель Николай Павлович Рядчиков. Тагерту нравился Николай Павлович – невысокий мужчина сорока пяти лет, по-академически мешковатый, с мягкими чертами несколько совиного лица и мягким же голосом. Историк по образованию, прекрасный лектор, профессор. Он никогда не добавлял к деликатному тенорку командирского металла, а если и распекал кого, то говорил с хлопотливой озабоченностью, как бы тревожась за распекаемого и предупреждая о будущих опасностях. В таких выговорах проглядывало сочувствие к виновнику, словно оба – нарушитель и Николай Павлович – оказались в городе, где вот-вот произойдет землетрясение и откуда необходимо бежать, опять-таки вместе.

Дождавшись, когда Тагерт сядет, Рядчиков ласково взглянул на него и произнес:

– Хочу поздравить вас, Сергей Генрихович. Ректор ввел новую должность: заместитель декана по воспитательной работе. Еще не слышали?

Тагерт приветливо глядел на декана.

– Эту должность мы хотим предложить вам, – завершил сообщение декан.

Латинист нахмурился и заморгал, точно в глаз попала соринка.

– Причем же тут я, Николай Павлович? Какой из меня воспитатель?

– Во-первых, прекрасный, Сергей Генрихович. Во-вторых, это вполне условное название для неучебной работы со студентами. Вы же театр устроили, такой роскошный спектакль поставили – вот вам и воспитательная работа. И оклад у вас более окладистый будет, и кабинетик подберем.

Черт знает, что такое, подумал Тагерт. Согласишься на такое название, а потом скажут; проводите воспитательные беседы, займитесь этикетом, что у вас студенты на подоконниках сидят и матом ругаются?

– Театра с меня вполне достаточно, Николай Павлович. Я и с театром едва справляюсь. Зато не нужно прибавки к жалованию.

– Не отказывайтесь, Сергей Генрихович. Начнете с театра, а дальше видно будет. Игорь Анисимович рекомендовал вас – не мог же он ошибаться.

Тагерт поблагодарил и обещал крепко подумать. В смятении шел он по коридорам, машинально отвечал на приветствия, изредка касаясь на ходу