Торвен важно кивнул: нам, профессорам, этот факт известен.

– У англичан все не по-людски! – хозяин густо сплюнул себе под ноги: будто всю Великобританию сверху донизу оплевал. – После фотогена сливаем мазхулат, чистим куб… И по-новой!

– Ваше производство не слишком отличается от других заводов, – обрадовал толстяка Торвен. – Хорошо, с фотогеном все ясно: освещение, парфюмерия, фармакология. Растворитель для красок. Полезный продукт…

Дорога, разбитая колесами и конскими копытами, вывела их к пруду. Здесь воняло едва ли не больше, чем на заводе.

– Но, кроме фотогена, в вашем распоряжении остаются «легкая нафта» и «мазхулат». Кому вы их продаете, мсье Жоспен? Если есть продукт, найдется и покупатель. Я прав?

Толстяк поперхнулся сигарным дымом.

– Никому я ничего не продаю! Это отходы! Ясно вам?! Отходы! – лицо хозяина пошло багровыми пятнами. Он, весь дрожа, тыкал сигарой в водоем. Пальцы мсье Жоспена тряслись; столбик пепла упал под ноги, рассыпавшись серым прахом. – Я сливаю их в пруд! Слышите? В пруд!

Водоём являл собой жалкое зрелище. Камыш по берегам засох на корню. Мертвые стебли печально шуршали, когда их касался летний ветерок. Трава пожухла футов на тридцать вокруг. Местами ее покрывали ржавые пятна, похожие на лишай. Воду затянула жирная пленка, вся в радужных разводах. На поверхности плавали раздувшиеся трупики лягушек.

«Может, Эминент в чем-то прав? – подумалось Торвену. – Не в методах, но в целях? Если потребность в нефти возрастет…» Он мысленно заменил пруд на Атлантический океан, растянул округу до пределов Европы, увеличил заводик, превратив его в монстра и ужаснулся.

Хоть сам беги, режь академиков.

– Отходы, значит? Шлак от выплавки железа тоже считали отходом. А теперь? Щебень, шлаковые кирпичи, брусчатка… Вы ничего не скрываете, гере Жоспен?

Лицо толстяка исказила ярость.

– Шпион! – прошипел он, уподобясь раскаленному утюгу, на который плюнула прачка. – Вынюхиваешь, да? На, нюхай!

Жоспен истерически взмахнул рукой. Окурок выскользнул из пальцев-сосисок и, описав красивую дугу, угодил прямиком в центр пруда. Жадные язычки огня, как оранжевые водомерки, разбежались во все стороны от злополучной сигары. Добравшись до берега, они облизали мертвый камыш – и тот с треском загорелся. Пламя загудело, набирая силу. Жирный черный дым пополз в небо, виляя хвостом.

– Пожар! – завопил хозяин.

С прытью, неожиданной для его комплекции, толстяк понесся к заводу.

…Когда кучер, нахлестывая лошадей, как бешеный, угнал прочь карету с незваными гостями, мсье Жоспен вытер пот со лба. Минута, другая – и он, оставив завод без присмотра, заторопился в свой кабинет.

«Кабинетом» гордо именовалась клетушка с дощатыми стенами. Из мебели здесь имелись колченогий стол, продавленное кресло и стул, похожий на инструмент палача – для сборщиков налогов. Достав из ящика лист серой бумаги, Жоспен обмакнул перо в чернильницу – и принялся строчить докладную записку, высунув от усердия кончик языка. От недавнего волнения не осталось и следа. Тревоги по поводу горящего пруда хозяин не испытывал. Прошлым летом сливной пруд уже горел, и ничего страшного не случилось. До завода огню не добраться, а на остальное – наплевать.

Ловко он спровадил этих иностранцев! Теперь главное – сообщить, куда следует…

Военный инженер, представившийся как Николя Карно, посетил нефтеперегонный заводик в конце мая. Изучив производство, инженер заинтересовался не фотогеном, а отходами. Даже пробы с собой увез. А в июле к мсье Жоспену заявились два высокопоставленных чина из военного министерства. Строго предупредили: о визите инженера – никому ни слова. Если кто-то чужой спросит об отходах – в особенности иностранец! – сообщать немедля.

Все ясно?

Мсье Жоспен заверил, что ему все ясно. И сейчас, как патриот, спешил исполнить гражданский долг. Закончив писать, он кликнул мальчишку, которого держал на посылках, назвал адрес в Париже и велел взять в конюшне гнедую Заразу. Наблюдая, как оседает пыль за гонцом, честный заводчик испытывал законное чувство гордости.

Никто не оспорил бы его вклад в дело безопасности Франции!

– Добрый день, мсье Торвен! Я знал, что найду вас здесь.

Зануда тихонько вздохнул. Вне сомнений, Галуа-младший нарочно караулил его возле «Крита». А ему так хотелось побыть одному, собраться с мыслями, восстановить душевное равновесие… Скоропалительный – в прямом смысле слова! – отъезд с завода оставил неприятный осадок. Казалось, перед Торвеном с треском захлопываются все двери, куда он пытается войти.

– Здравствуйте, Альфред, – чтобы изобразить улыбку, потребовалось усилие. – Есть новости? Мне, к сожалению, похвастаться нечем.

Прежде чем ответить, юноша заговорщицки огляделся. Бдительный папаша Бюжо, торча за стойкой, истолковал взгляд молодого человека по-своему.

– Проголодались, мсье Галуа? Сегодня у меня дивное рагу с овощами…

– Несите! – энергично кивнул Альфред.

– Что пить будете?

– Сидр.

Кабатчик сгинул на кухне.

– Я сегодня еще одного видел! – горячо зашептал юноша, подсаживаясь к Торвену. – Полчаса вокруг дома Карно крутился. Делал вид, что прогуливается. Дождался, пока за ворота вышел садовник, переговорил с ним – и сразу прочь.

– Как он выглядел?

– На иностранца похож. Одет вроде вас: сюртук, цилиндр, тросточка… Франт, а морда противная. Ой, извините, мсье Торвен!

– Не извиняйтесь, Альфред, – усмехнулся Зануда. – У вас на редкость точный глаз. Лицо – в смысле, морду этого франта вы запомнили?

– Конечно! Вы кудесник, мсье Бюжо! Пахнет чудесно! Не найдется ли у вас листа картона? Нет, хлеб – отдельно, картон – отдельно…

Галуа умолк, с энтузиазмом отдавая должное рагу.

– А мне – газету, – добавил Торвен.

Пока молодой человек жадно ел, Зануда изучал принесенную кабатчиком «Шаривари» трехдневной давности. Первым делом в глаза бросилась карикатура – Тьер и Гизо, злорадно осклабясь, вели друг под друга минные подкопы. При внимательном рассмотрении обнаруживалось: политики изрыли всю Францию, и страна грозила взлететь на воздух. Иные деятели, схваченные острым пером художника, были Торвену незнакомы, и соль шуток он упустил.

Пятую страницу занимала статья «Холера в могиле».

«Удивительное происшествие случилось вчера в районе Старых Ферм, на кладбище Монпарнас. Если верить свидетельствам очевидцев, то в семь часов утра у ворот кладбища столпилась целая процессия, настойчиво требуя, чтобы им разрешили внести гроб с покойником. Сторож, разбужен в ранний час, долго бранился, требовал показать ему разрешение на захоронение – и в конце концов отказался растворить ворота перед катафалком.