— Это был очень мудрый человек, — согласился Дэниел, — но у меня есть обязательства, которые я должен соблюсти.

Уолли кивнул:

— Религиозные обязательства и семейные обязательства — от них никуда не денешься. Но ты можешь доехать до Феникса по красивым местам: сначала по шестьдесят шестой трассе, потом по семидесятой, шестидесятой и под конец по восьмидесятой. Хотя эти ребята все время будут неподалеку.

— Не волнуйся, — заверил его Дэниел. — Меня трудно поймать и еще трудней удержать.

Когда спустя два часа на проселочной дороге загрохотал его грузовик, Дэниел все еще сидел на кровати с рубашкой в руках. Он думал о том, что делать дальше, учитывая полученные новости. Он был утомлен, спокоен и чувствовал странную уверенность, точно что-то постепенно подходило к завершению, только пока непонятным путем. Ему нужно было на чем-то остановиться — он понимал, что не в силах продолжать. Он решил при первой возможности позвонить Вольте. Очевидно, его выследили, и он хотел бы знать, как. Это чисто практический вопрос. К тому же надо было объясниться с Вольтой — насколько это возможно. Может быть, Вольта посоветует ему, как быть с Алмазом, как заглянуть внутрь. Дэниел не хотел возвращать его до тех пор, пока не увидит то, что Алмаз хочет ему показать. Может, Вольта предложит что-то на будущее. Он чувствовал, что подошел уже очень близко, но пока не может вернуться.

Дэниел покинул «Две луны» за час до наступления темноты. Он оставил на телевизоре пять тысяч не в качестве платы за услугу, но в благодарность за гостеприимство. Когда Дэниел уезжал, Уолли Мун валялся во дворе под раздолбанным грузовиком. Не вылезая из-под него, Уолли помахал рукой с зажатым гаечным ключом жест, который означал одновременно и «Вперед!», и «Прощай!»

БЛОКНОТ ДЖЕННИФЕР РЕЙН

апрель

Меня зовут Дженнифер Рейн Простипрощай; или, если хотите, Счастливооставатьсядорогие. Нам с Мией легче легкого удалось смыться тем же путем, каким пришел Клайд. На цыпочках через зал до конца крыла до кладовой — она была не заперта, а оттуда по желобу для белья в подвал — как по ледяной горке, ух! Мы приземлились на гору пропахших страхом, влажных от пота простыней, которые Клайд свалил в кучу специально для нас. В подвале было полно стиральных машин и сушилок, а прямо над ними — узкие окна одного уровня с землей. На пятом окне восточной стены замок был сломан. Я выскользнула на мокрую от росы лужайку и обернулась к Мии. Я почувствовала, как наши ладони соприкоснулись в темноте, от нашей общей боли и веры я почувствовала себя сильнее; я приняла ее из окна. Мы бросились по лунным полянам к кирпичной стене — всего-то шесть футов, даже не забор, так, барьер, как сказал бы мой дорогой Ди-джей, вверх-вниз, и всего делов, и наконец — свобода!

Мы остановились только на окраине города — обычная ночная забегаловка, в таких втихую торгуют наркотиками, замызганные пластиковые стаканы, замотанные изолентой стулья, формайковая стойка, официантка в помятом вискозном голубом платье, бра, полосы света, с кухни несутся звуки кантри и вестерна, рашпер чуть слышно шипит и потрескивает — точь-в-точь радио, четверо стариков кивают в такт музыке и макают пончики в остывший кофе.

Я заказала нам с Мией напополам шоколадный коктейль. Мы как раз его допили, когда вошли двое задавал, отвратительные типы, на лбу написано — живут тем, что выручат за наркоту. Мне не понравилось, как они на меня уставились. Мне так захотелось поскорее оттуда смыться, что я оставила официантке целую пятерку и, не дожидаясь сдачи, выскользнула за дверь.

Один из них заржал мне вслед:

— Эй, малышка, ты куда? Вечеринка только начинается.

— Сорри, мы с Ди-джеем договорились потанцевать на могиле Джима Бриджера, — бросила я.

Я проголосовала и остановила старика-фермера на раздолбанном грузовике, он сказал, что может подвезти только немного; я заверила его, что этого достаточно. Я врала на все его вопросы и промолчала, когда он отругал меня за то, что я путешествую одна:

— На дороге разные люди встречаются. Иногда и пьяные едут…

Он подбросил меня почти до Фейрфилда. Я зашла в магазин Армии спасения и на оставшуюся пятерку купила потертые джинсы и мужскую фланелевую рубашку.

На следующем фермере я доехала досюда сейчас я где-то на центральной аллее, в брошенной подсобке, сквозь щели в стенах пробивается лунный свет. Подсобка старая-престарая, воняет застарелой мочой, но в такую теплую весеннюю ночь даже она кажется уютной.

Все это время, пока мы сюда добирались (Мия уже спит — у нее был трудный день), я пыталась вспомнить запах теста, поднимавшегося у мамы в печи — мне было года четыре, может, пять — и вот я чувствую этот запах, острый, мускусный, я вспоминаю свою голубую пижаму, вспоминаю, как поблескивало в лунном свете мое одеяльце из гусиного пуха, мягкое, как материнский поцелуй. А если я совсем затаюсь и забуду о себе, я почувствую, как пульсирует семя моего отца внутри моей матери, почувствую, как проскальзываю между ними, еще бестелесная, как выглядывает из небытия мое лицо, мой крошечный рот жаждет голоса, мой первый сон дрожит в моих венах, под еще прозрачными веками. Но я не помню, что мне снилось. А мне нужно вспомнить этот первый сон. Мой самый первый сон на свете. Только тогда я смогу выкупить у молнии свою душу.

Дэниел не позвонил Вольте ни при первой возможности, ни при десятой. Он и сам не понимал, удерживает его осторожность или же он просто откладывает на потом. Поскольку его уже выследили, Дэниелу следовало принимать в расчет и такую возможность: Вольта решил, что в руках правительства Алмаз будет целее, и сдал его ЦРУ, донес на него, «настучал», как сказал бы Мотт.

Ему следовало принимать это в расчет, но он не мог поверить. Скорее всего, кто-то подслушал телефонный разговор, а может, завелся шпион в самом Альянсе. Если телефон прослушивается, звонить Вольте рискованно — они сразу выйдут на след и будут знать, где он. Дэниел не боялся, что его поймают — он может исчезнуть вместе с Алмазом и пройти хоть через целую танковую батарею — но не хотелось лишних неприятностей. К тому же не хотелось оставлять им грузовик с отпечатками пальцев Энни и Уолли, и бумаги, по которым они могут выйти на людей из АМО. Но когда все логические объяснения были исчерпаны, у Дэниела хватило честности признаться себе, что он откладывает звонок Вольте просто потому, что не хочет расстраиваться. Это отнимет у него силы, которые он охотнее потратил бы на Алмаз.

Он уже думал бросить жребий, когда ему вдруг пришло в голову, что он никогда не пытался заглянуть в центр Алмаза с закрытыми глазами. У следующей площадки для стоянки он свернул с дороги и исчез вместе с Алмазом, вгляделся в его центр и закрыл глаза. На мгновение горящая спираль отпечаталась на сетчатке, но быстро пропала. Он мог представить Алмаз, ясно видел пламя в центре, но не мог войти в него. Через час он усилием воли заставил себя воплотиться с Алмазом и вернуться на дорогу.

Почти сразу ему был знак, даже два. Сначала он увидел указатель «ГЛОУБ[28]— 37 км». Второй знак, на подъезде к обгоревшей автозаправке, был настолько прямым, что Дэниел даже остановился, когда увидел его. Когда-то это было перечислением предоставляемых услуг и запчастей на стене автозаправки, но после пожара краска отшелушилась в нескольких местах, а оставшиеся буквы являли собой следующую надпись: