Сыщик долго копался в замке, перебирая один за другим связку ключей, пока наконец язычок замка не отошел в сторону, дверь мягко поддалась, и он оказался в прихожей. Эта квартира не многим отличалась от тех, в которых он только что был. В ней также валялись хлам и старье, также было холодно. Фонарик прыгал по стенам и полу, и сыщик с опаской, скрипя ботинками, вошел в комнату.

Когда он пробирался сюда, то ожидал увидеть в квартире горы замерзших и разлагающихся трупов, но большая комната была пуста. Здесь стоял только старый стул с потрепанной обивкой и черная громада печки-«буржуйки» высилась посередине. Около нее лежали аккуратно сложенные обрезки досок. Вдоль стены стояла обыкновенная кровать с панцирной сеткой, на которой валялся грязный матрац. В углу блеснули отраженным светом несколько пустых бутылок. Леня подошел к окну и выглянул во двор. Там все было спокойно. Он продолжал осмотр.

На подоконнике стояла банка из-под кофе. В ней лежали окурки. Леня посветил прямо в банку — искал какие-то улики. Возможно, он предполагал найти особый окурок, на котором будет написано что-то вроде «Его выкурил Кореец», и тогда важная, хотя и косвенная улика была бы найдена.

Он нагнулся и сел на корточки. Луч фонарика заметался по полу, потом перекинулся на обои. На них, среди выцветших букетов из роз, виднелись бурые бесформенные пятна. Они мелкими и крупными брызгами лежали на светлом поле, а в одном месте превратились в расплывшееся огромное темное пятно. Это была кровь.

«Кажется, здесь кого-то застрелили», — понял Леня и поежился. В неотапливаемой квартире было холодно почти так же, как на улице.

Опять луч фонарика заметался по полу. Сыщик сел на корточки. Кажется, здесь что-то разлили. Краска? Высохшая лужица находилась в аккурат под пятнами на обоях. Это тоже была кровь.

Леня вздохнул: да, ну и дела здесь творятся. Никаких особых улик он не нашел. Так, всякий мусор. Конечно, если тщательно покопаться… Но ему осталось обследовать еще одну комнату. С опаской приоткрыв дверь, он осторожно заглянул за косяк.

Круг света от фонарика упал на покореженную алюминиевую миску, валявшуюся на полу. Леня поднял ее с пола. Для собаки? Какие тут могут быть собаки? Зачем? В углу валялись обрывки веревок, тоже окровавленные. Пустые и голые стены были покрыты изморозью, на уровне метра от пола виднелся вбитый в стену толстый железный крюк. К нему была привязана толстая бечевка.

Очевидно, первая комната предназначалась для самих бандитов, а во второй содержались их жертвы. Наверное, их даже кормили, как собак, из миски, стоявшей на полу. Понятно, почему бандитам понадобился именно этот выселенный дом — ведь никто не должен слышать крики жертв и звуки выстрелов.

А если люди, случайно проходящие по двору, и услышат что-нибудь, вряд ли они будут вызывать милицию и бежать на помощь. Скорее всего они подумают, что это кошки или бомжи дерутся, и заспешат побыстрей от этого гиблого места. Да и в здании напротив никого не бывает, и днем сквозь стекла ничего не увидишь.

Сыщик тихонько выскользнул за дверь, замок за ним защелкнулся. Он вышел во двор. На сегодня, пожалуй, хватит, пора идти домой и осмыслить виденное. Кто знает, когда бандиты здесь опять появятся. Может, и сегодня ночью, а может, и через неделю. Для встречи с ними надо хорошо подготовиться.

Леня с комфортом оборудовал голубятню. Он притащил стул без ножек, навалил кучу старой одежды, вставил стекло и даже раздобыл маленькую печечку, работавшую на бензине, чтобы хоть руки согреть. Ему предстояли долгие холодные ночи, ведь днем, в силу специфики своей работы, он не мог заниматься слежкой через окно — ничего не было видно. Но и днем, возможно, для него тоже нашлось бы занятие, если бы бандиты надумали там появиться.

Только дня через два, когда сыщик уже прочно обосновался на своей голубятне, начались его ночные дежурства. В первый день все было тихо, никто не подъезжал, не подходил, не выходил из дома. Леня полулежал в позе римского патриция на ворохе старой одежды и умирал со скуки, пялясь в окно. Прилет вороны на дерево по соседству казался уже событием, а драка между воробьями — чрезвычайным происшествием. Когда совсем стемнело, эти маленькие развлечения закончились, только холодные звезды с удивлением заглядывали в окошко голубятни.

И второй вечер прошел не веселее. Какой-то пьяный забрел во двор и улегся поспать на скамеечке, раздражая сыщика своим свободным поведением. Потом пьяный протрезвел на свежем воздухе и ушел, покачиваясь, к людям.

Лишь на третью ночь в квартире появились люди. Чтобы не замерзнуть и не заснуть, сыщик почитывал при свете фонарика иностранный детектив. В наступившей тишине ночи он услышал, как зарычал вдалеке мотор, потом шум усилился, машина подъехала к дому. Леня отшвырнул книжку и достал камеру. Наконец-то он дождался этого момента!

Но момент разочаровал его. Четыре черные фигуры вышли из все той же белой «девятки» и вошли в дом. Желтый отблеск пробежал вверх по окнам подъезда, и вскоре засветилось ярким электрическим светом окно. Леня достал свой сверхмощный объектив и навел резкость. Он видел, что четверо мужчин со смутно-черными лицами ходили по квартире. Кажется, они затопили печку. Из трубы, выведенной в форточку, повалил дым.

В квартире остались двое приехавших, а двое вышли и уехали. Леня не знал, что ему делать: то ли садиться в машину и мчаться за теми, кто уехал, то ли оставаться и следить за этими двумя. Он выбрал последнее. Максимально приблизив в объективе комнату, сыщик рассматривал мужчин. Один был высокий черный брюнет кавказского типа, а другой вполне славянской внешности. Они были одеты небогато и в разношерстной московской толпе нисколько бы не выделялись.

Бандиты, скучая, явно чего-то ждали. Чтобы убить время, они расхаживали по комнате, присаживались на стол и даже играли на кровати в карты. Леня жалел, что не поставил вовремя «жучок», тогда он хотя бы знал, к чему готовиться и чего бандиты ждут, а сейчас приходилось прозябать в тревожной неизвестности и мучиться самыми невероятными догадками.

Уже поздней ночью, когда город стал постепенно затихать, темнеть и замерзать от ночного усиливавшегося мороза, а наблюдатель грелся у своей миниатюрной печки, изредка бросая взгляд на светящееся в ночи окно, послышался звук подъезжающей машины. Леня настроил объектив. Из «девятки» вышли двое, они вели под руки девушку. Руки у нее были связаны за спиной, а на глазах чернела повязка — бандиты опасались, что она узнает, где их логово.

На всякий случай Леня сделал несколько снимков. Девушку он снял со спины (впрочем, из-за повязки ее лицо все равно невозможно было рассмотреть), а сопровождавших ее типов — в профиль, когда они на секунду оглянулись, нет ли кого на улице в столь поздний час. Вся троица вошла в подъезд.

«Наконец-то начинается что-то интересное!» — обрадовался наблюдатель и, с нетерпением ожидая, когда мужчины и девушка поднимутся, настраивал свой объектив.

Когда жертва и ее сопровождающие вошли в квартиру, с девушки сняли повязку. Это была почти девочка, с ужасом взирающая на людей, которые затащили ее в этот притон. На ее лице с распахнутыми озерами глаз выражался испуг, и сердце у сыщика сжалось от жалости: что они с ней собираются делать? Неужели и она умрет от пыток безымянных истязателей? Может, пока не поздно, побежать и позвонить в милицию? Но, если бы они собирались ее убить, вряд ли бы стали надевать повязку на глаза — мертвый ничего не расскажет. Тогда что, киднеппинг? Но, если он сейчас сообщит в милицию, работа его накроется, как говорится, медным тазом…