дабы они из того ужасного, от чего уже пострадали другие, сделали вывод, что такое же придется перенести им.

XLVII. Так как Турн применил такой способ нападения и многие были задеты за живое его словами, Тарквиний потребовал для защиты следующий день и получил на это согласие. После роспуска собрания он призвал самых близких друзей и принялся обдумывать вместе с ними, как следует поступить в сложившихся обстоятельствах. И вот они подыскивали слова, которые ему нужно говорить в свою защиту и предлагали способы, которыми он сможет успокоить толпу. Но сам Тарквиний заявил, что при таком положении дел ни в чем из предложенного не нуждается, и объявил о собственном замысле — не оправдываться в том, в чем его обвиняют, но уничтожить самого обвинителя. 2. Поскольку все стали восхвалять его замысел, царь, договорившись с ними о том, что касалось нападения с его стороны, принимается за дело, которое менее всего можно было любому человеку предусмотреть и принять меры предосторожности. Вьючных животных и багаж доставляли Турну его слуги, поэтому царь, разыскав среди них самых порочных, подкупил их деньгами и убедил в том, чтобы они, получив множество мечей от него, внесли бы их ночью в гостевую комнату дома и положили там, спрятав среди других вещей. 3. На следующий день, когда было созвано собрание, придя туда, Тарквиний сказал, что его защита от обвинений будет краткой, и начал превращать своего обвинителя в ответчика. Царь заявил: «Этот Турн, члены совета, обвиняет меня теперь в том, от чего, сам став судьей, освободил меня, желая получить в жены мою дочь. 4. Когда же он по справедливости был признан недостойным этого брака — ведь кто из тех, кто имеет разум, оттолкнул бы Мамилия, самого знатного и заслуженного из латинов, а того, кто не может возвести род даже к третьему поколению от деда, удостоил бы обрести такое свойство? Так вот, негодуя на это, Турн пришел теперь возводить напраслину на меня. И следовало бы ему, уж если он стыдился меня такого, каким сейчас выставляет в укоризнах, не стремиться тогда приобрести в моем лице тестя; если же он считал меня хорошим, когда сватался к моей дочери, то не обвинять бы меня теперь в бесчестии. 5. И это вот говорю о себе самом я: вам же, члены совета, во избежание величайшей из опасностей надлежит смотреть теперь не за мной, не выяснять, какой я — хороший или плохой (ведь это здесь вам можно будет увидеть и после), но за вашей собственной безопасностью и за свободой вашего отечества. Ведь об этом, знатнейшие в своих городах и вершители государственных дел, надо беспокоиться: против вас злоумышляет отменный демагог, который настроился на то, чтобы убить самых заметных из вас и встать у власти над латинами, и подошел уже к осуществлению этого. 6. Не предполагая, но точно зная, извещаю я вас, поскольку прошедшей ночью мне был донос от одного из заговорщиков. Я представлю вам в доказательство своих слов несомненное свидетельство, показав, если вы пожелаете, его гостевую комнату и сокрытое в ней оружие».

XLVIII. Когда Тарквиний сказал это, все подняли крик в испуге за безопасность людей и сочли нужным расследовать дело, чтобы не обмануться. Турн же, в неведении не зная о злом умысле, с готовностью заявил, что ждет проверку и призвал предводителей латинов к осмотру комнаты, говоря, что следует произойти одному из двух: или он сам умрет, если обнаружится, что он снабжен оружием сверх необходимого в дороге, или понесет кару его клеветник. 2. На том и порешили, и те, кто пришел в его комнату, обнаружили среди других вещей спрятанные слугами мечи. После этого латины не позволили Турну еще как-то оправдаться, но бросают его в пропасть и, забросав еще живого землей, без промедления умерщвляют[530]. 3. А Тарквиния, восхвалив его в народном собрании как общего благодетеля городов за то, что он спас лучших мужей, назначают вождем латинского народа на тех же самых условиях, на которых ранее назначали и деда его, а после него — Туллия. Начертав на колоннах статьи договора и скрепив его всеобщей клятвой, они распускают собрание.

XLIX. Получив верховную власть над латинами, Тарквиний отправил посольства в города герников и вольсков, приглашая и их к дружбе и союзничеству. И вот герники[531] все проголосовали за то, чтобы стать союзниками, а из народа вольсков[532] только два города приняли предложение — Эцетра и Анций[533]. Тарквиний, озаботившись о том, чтобы договоренности с городами пребывали в силе на все времена, решил учредить общий храм как римлян и латинов, так и герников и вольсков, внесенных в списки союза, чтобы, сходясь каждый год в назначенное место, вместе праздновать, вместе пировать и участвовать в общих жертвоприношениях. 2. Так как все охотно приняли это предложение, Тарквиний определил местом, где они будут проводить сбор, расположенную почти в середине всех народов высокую гору, над городом альбанцев, и предписал, чтобы на ней каждый год проводились празднества, на время которых заключалось всеобщее перемирие, а также совершались жертвоприношения Юпитеру, нареченному Лациарием[534], и совместные трапезы; и он установил также, что нужно каждому предоставлять для проведения священных обрядов, и ту долю, которую каждый должен будет получать. Городов же, что приняли участие в празднике и жертвоприношении, оказалось сорок семь. 3. Эти торжества и жертвоприношения римляне совершают до сих пор, называя «Латинскими»; и города — участники в священных обрядах — доставляют для их проведения: одни — овец, другие — сыр, третьи — сколько-то молока, четвертые — нечто в том же роде. После принесения всеми ими сообща в жертву быка, каждый получает определенную долю. Приносят же жертву от имени всех, но верховной властью над святынями обладают римляне.

L. Когда же Тарквиний упрочил свою власть с помощью подобных союзов, он решил вывести войско против сабинян, набрав из самих римлян тех, кого всего менее подозревал в намерении добиваться свободы, если овладеют оружием, и приняв пришедшее от союзников войско, которое оказалось намного больше войска из римских граждан. 2. Опустошив поля сабинян и одержав над ними победу в битве, Тарквиний повел войско против тех, кого называли пометинцами, что населяли город Суессу[535] и считались самыми удачливыми из всех соседей и из-за столь великого счастья — неприятными и тягостными для всех. Их обвинили в каких-то грабежах и разбойничьих набегах, за которые было потребовано удовлетворение, а ответы от них получены