3

Первый пример Страшного суда, который хочу представить, это светская картина парижанина Теодора Жерико «Плот “Медузы”».

Сюжет картины известен: пассажиры и команда потерпевшего крушение в Атлантике фрегата «Медуза» скитались на плоту по волнам океана, большинство погибло, и лишь пятнадцати удалось спастись. Трагедия произошла в 1816 г., Жерико написал огромный холст (длиной 7 м и высотой почти 5 м), посвященный этому событию.

Классическая композиция картины – треугольник, направленный острием вверх, воздвигает пирамиду героическому событию. Фигуры жертв трагедии выполнены в классической манере, напоминающей Давида, изображавшего французских республиканцев, как древних римлян.

Темная, без ярких красок, картина считается образчиком романтического искусства со всеми необходимыми атрибутами романтизма: одиночество в стихии, буря, смертельное напряжение.

Это первый слой значений картины.

Художник детально изучил историю фрегата «Медуза», Жерико сохранил реальное количество выживших пассажиров, он сделал несколько набросков с членов экипажа и т. д. Этот слой смысла мы должны обозначить как «буквальный»: событие описано с помощью навыков и мастерства художника.

Второй, символический, уровень – описание гибели Французской империи.

Художник Теодор Жерико был бонапартистом. Некоторое время он колебался, поддерживал Бурбонов, даже был гусаром в войсках Луи XVIII во время возвращения Наполеона с Эльбы. Позже Жерико изменил взгляды: после Ватерлоо и триумфа Бурбонов он пришел к выводу, что британскими, прусскими и русскими войсками была побеждена не только империя Бонапарта. Были побеждены и Французская революция, и Республика, преемником которых был Наполеон. Другой вопрос, был ли прав Жерико в своем выводе. Однако он вступил в венту карбонариев, был республиканцем и антимонархистом. С 1815 г., после Ватерлоо, Жерико искал сюжет, способный воплотить его разочарование. Он рисует разбитую французскую армию в русских снегах, рисует раненых гренадеров, рисует отрубленные головы и т. д. Рассказ о трагедии фрегата «Медуза» был лишь одним из катастрофических сюжетов, и художник использовал его, чтобы изобразить катастрофу Франции, гибель идей Французской республики.

Теодор Жерико был мастером батальных сцен («Кирасир, идущий в атаку» и т. п.). Не сомневаюсь, что на картине «Плот “Медузы”» он нарисовал поле при Ватерлоо – на первом плане картины изображена перебитая старая гвардия.

Этот огромный холст описал падение Французской империи – и, между прочим, этой задачи не выполнил ни единый художник в мире. Разве маленький плот в волнах не есть символ последней надежды, символ острова Святой Елены?

Третий уровень смысла – дидактический.

Идеал республики хрупок, а утопия – трудновоплотимая фантазия. Утопические государства Томаса Мора, или Сирано де Бержерака, или Томмазо Кампанеллы располагались на островах, плавучих клочках земли, где только и могут существовать egalite et fraternite. Художник не случайно использовал изображение плота, который легко можно принять за остров, при изображении судьбы республики. Остров республики среди разрушительных океанов – это моральный урок картины и ее третий смысловой слой.

Перейдем к наиболее значимому слою – метафизическому значению изображения.

Наш глаз принимает метафизическое значение сразу, но мы можем осмыслить этот уровень только после прохождения предыдущих уровней понимания.

После утверждений, что: 1) картина показывает нам катастрофу корабля; 2) картина изображает гибель Французской империи и старой гвардии Наполеона; 3) утопическая республика обречена на затопление после перечисленного, остается произнести: картина «Плот “Медузы”» изображает чашу весов классическим иконографическим способом, как было принято в «Страшных судах» Рогира ван дер Вейдена или Ганса Мемлинга.

Чаша весов с республиканскими фантазиями опустилась вниз; корабль империи, грешники-пассажиры – все вместе обречено.

Подобно грешникам, изображенным на картинах Кристуса или Лохнера, обреченные в океане тянут руки и взывают о пощаде. Чаша весов еще не обрушилась, они еще в Чистилище, их еще взвешивает рука архангела. Их, повинных в каннибализме и убийстве себе подобных; их, не сумевших перенести катастрофу так, чтобы остаться людьми; их – республиканцев, империалистов, колониалистов, солдат и идеологов – держит в подвешенном состоянии рука архангела. Уронит – или нет?

4

Речь шла о светской картине, не сразу раскрывающей свой анагогический смысл.

Начиная с буквального прочтения, мы поднимаемся по лестнице смыслов. Но как прочитать все слои символов из сакральной картины, где зрителю сразу предъявляют метафизическое знание? Возможно ли метафизическим суждением толковать картину Страшного суда?

Самый простой вопрос: должны ли мы искать другие слои (уровни), если конечная точка – метафизическое значение, известное нам с самого начала?

Должны ли мы следовать обратной перспективе в наших размышлениях, глядя на сакральный образ, то есть спускаться на уровень символов и чувств с уровня анагогического до уровня символического – и ниже: до уровня буквального? Или мы должны воспринять образ Страшного суда (Распятия, Благовещения, Моления о чаше) как буквальный факт и перейти от этого факта к его символической интерпретации? В таком случае мы соглашаемся с тем, что метафизика Страшного суда нам не открыта даже свидетельством Иоанна Богослова. Следует ли его описание событий воспринимать как экфрасис?

Это важный вопрос.

Почему бы не рассматривать «Страшный суд» Ганса Мемлинга как описание реальных событий, даже если бургундский художник не видел трубящих ангелов собственными глазами? Если быть точным, Теодор Жерико тоже не видел крушения «Медузы» своими глазами, художник не был документально правдив. Нарисовал маленький плот, хотя изначально на плоту были сотни людей, которые съели друг друга и сбросили лишних в воду; художник не нарисовал раны, жестокость, описание не было буквальным с самого начала. Можно сказать, что художник Ганс Мемлинг в своей интерпретации «Страшного суда» не следовал описанию святого Иоанна.

И, если мы будем следовать буквальному уровню описания Страшного суда Мемлингом, проверяя картину на соответствие тексту Откровения Иоанна Богослова, то найдем слишком много странных, даже шокирующих деталей.

Для начала – весы архангела Михаила в этом триптихе работают неправильно. И без того процедура взвешивания вызывает вопросы, но, в случае Мемлинга, это поистине неправильные весы. Посмотрите, например, на полиптих ван дер Вейдена в Боне. Архангел с весами стоит, как обычно, в центре, чаша весов с грешником опускается вниз (в направлении Ада), а чаша с праведником поднимается вверх, на небеса.

Но у Мемлинга все наоборот: праведник опускается на землю – а грешник взмывает ввысь. Почему так?

Причину можно найти в Книге пророка Даниила, это эпизод с видением Валтасара. Царь Вавилона читает слова «мене, мене, такел, упарсин», что в Книге трактуется как: «Вот и значение слов: мене – исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел – ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес – разделено царство твое и дано Мидянам и Персам» (Дан. 5:26–28). Вероятно, этот эпизод может объяснить ситуацию с весами у Мемлинга.