– Что? – спросила Доротея. – Я просто думала вслух.

– Не надо, – посоветовал Анри, – думать вслух, когда мысли отдают ересью!

– Не говорила я никакой ереси, – возразила Доротея, но слишком громко, чем и заслужила новое всеобщее «Ш-ш-ш!».

– А выглядело очень похоже, – заметил Симеон. – Мы же собирались ни во что такое не ввязываться, помнишь?

– Да, да, – согласилась Доротея и испустила долгий вздох. – Как бы я хотела обратно в Бельхоллу! Там люди умеют разумно беседовать…

– А я бы не отказался даже от того лошадиного денника в Новом дворце, – проговорил Анри.

– А мне бы в госпиталь… – сказал Симеон.

– Да что с вами со всеми? – спросила Агнес. – Вас приняли в мушкетеры! Мы в военном походе! Нас ждут богатство и великая слава!

– Только на то и надежда, – слегка просветлел Анри. В памяти снова всплыл сундучок с двойными дельфинами. Тяжесть золотых монет на ладони была такой явственной, такой ощутимой…

– Полагаю, там могут найтись настоящие ценности, – созналась Доротея. – Мне библиотекарь намекнула. Давно утраченные книги, всякие документы…

– В любом случае скоро разберемся, – прагматично заметил Симеон.

И указал туда, где трубач капитана Дартаньян готовил свой инструмент, собираясь трубить общий сбор авангарда. После чего, несомненно, вскоре должен был последовать троекратный сигнал, означавший: «Вперед шагом марш!»

Тремя часами позже настал черед Лилиат переходить реку. Она шла в толпе тяжело навьюченных отверженцев. Границу она почувствовала задолго до того, как взобралась на гряду и смогла посмотреть на ту сторону – сквозь тучу пыли, поднятой прошедшими впереди. Впрочем, у нее покалывало кожу и сердце билось быстрее вовсе не из-за близости Истары. Это действовал на нее Паллениэль. Растерзанный, рассеянный, Архангел все-таки присутствовал в Истаре явственнее, чем где-либо еще. И его присутствие станет еще ощутимее, когда скопище отверженцев приблизится к храму.

Очень скоро она снова заговорит с ним. Впервые с того времени, как очнулась в могиле святой Маргариты. А потом… еще немного – и они будут вместе. Лилиат улыбнулась, но улыбка тотчас исчезла.

– Поднимайся! Хватит рассиживать! – выкрикнула одна из самых злобных охранниц. Другие стражники звали ее Рейнетт, но отверженцам полагалось обращаться к ней просто «сьёр» – и при этом голов не поднимать, в глаза не смотреть.

И конечно, Рейнетт не тащила большой плетеной корзины вроде тех, что несли на спинах почти все отверженцы. Корзины, набитые свинцовыми пулями и бумажными гильзами для мушкетов, были даже тяжелее охапок кольев, унесенных предыдущим отрядом, и уступали, возможно, лишь грузу водоносов, шедших следом. Лилиат – хромую старуху – освободили от корзины по возрасту и увечью, но все-таки вручили мешок мушкетных пыжей. Она несла его на плече.

– Живей, живей! Шевелись! – вновь заорала Рейнетт и мимоходом огрела ближайшего отверженца древком алебарды по ногам сзади: удар болезненный и обидный, но не калечащий. – Путь сегодня неблизкий, во-он туда на гору лезть! Вам там понравится – проветритесь! Шевелись, поднимай вьюки!

– Она умрет первой, – пробормотал Биск, поудобнее устраивая груз на спине и потуже завязывая спереди серый оборванный балахон. – Заберу-ка я ее плащ, а ее свяжу и оставлю в снегу, чтобы хорошенько помучилась… Ты же говорила, там снег будет?

– О да, – с улыбкой ответила Лилиат. Счастье переполняло ее: с каждым шагом она приближалась к мерцающей тени Паллениэля, к достижению цели всей своей жизни. – Будет снег… когда понадобится.

Ее настроение в какой-то мере передалось отверженцам, окружавшим Лилиат. Люди зашагали быстрее, походка стала пружинистее. От ближнего окружения это передалось дальнему, и вскоре вся масса серых носильщиков задвигалась проворнее. Пришлось прибавить шагу и стражам. Это им не понравилось, они начали чаще орудовать кулаками, сапогами, древками алебард. Не кричать же, действительно, «Помедленней!». Могут услышать офицеры или, что хуже, солдаты других подразделений…

Когда передовые отверженцы приблизились к броду, толпа начала шушукаться, шептаться, роптать. Нет, никаким бунтом даже близко не пахло: люди по-прежнему шагали вперед, не делая попыток напасть на свою стражу или хотя бы сделать что-то, противоречащее прямому приказу. Над толпой витало всего одно слово, тихое, как дыхание, но в повторении полутора тысяч уст обретавшее силу морского прибоя:

– Истара. Истара. Истара…

Лилиат, как и все, услышала его и улыбнулась, подходя к реке. Она чувствовала крохотные искорки Паллениэля в отверженцах, окружавших ее. Чувствовала и монстров на дальних склонах гор, хотя чудищ было немного, и держались они разрозненно. Рано или поздно твари придут, привлеченные ею, – в этом, увы, ей уже пришлось убедиться. Сто тридцать семь лет назад она бежала вниз с этого самого перевала, вот по этой самой дороге и через брод… пока ее стража с мужеством обреченных отбивала атаки чудовищ. Тех самых, что уже начинали подтягиваться сюда…

Они учуют ее присутствие, как только она ступит на землю Истары. Лилиат являлась для монстров живым маяком. По мере того как она начнет пользоваться магией, этот маяк начнет становиться все ярче. Разгорится огонь, созывающий тварей со всех уголков Истары. Они придут, желая убить ту, что когда-то сделала их такими. Разума у них осталось немного, но инстинкты работали с удивительной силой. Они знали: эта женщина была как-то связана с причиной их неестественно долгого, мучительного существования. Добраться до нее, убить ее – и все завершится…

Усмехнувшись про себя этой тщетной надежде падших созданий, Лилиат вступила в поток. Ей не было дела до леденящей хватки воды, болезненных вскриков отверженцев и ругани стражи. На середине реки Лилиат с головы до пят охватило удивительное тепло, а в ушах, перекрывая шум несущейся воды, зазвучали серебряные колокольчики. Лишь она одна слышала их.

Я здесь, прозвучал мысленный голос Паллениэля. Очень тихий, но вполне явственный. Я тебя жду…

Лилиат на краткий миг прикрыла глаза и обхватила себя руками, наслаждаясь этой связью.

Дева Элланды возвратилась в Истару. Совсем скоро все будет хорошо.

По крайней мере, для Лилиат.

В далеком от пограничья Лютейсе кардинал Дюплесси вновь услышала пугающий дробный стук и возню иконы Ашалаэли. Долетел низкий предупреждающий звук расстроенной арфы. Кардинал кое-как приподнялась на постели. Потом, пошатываясь и щуря глаза, вошла в поток солнечного света, падавший из окна. Она пыталась позвать, но горло совсем пересохло, а язык отказывался повиноваться.

До конторки она добралась ползком. Попыталась подняться… Икона Ашалаэли не просто вибрировала и гудела. Она испускала резкий белый свет, затмевавший даже солнечные лучи. Кардинал никогда прежде такого не видела.

– Ашалаэль…

Она кое-как сумела хрипло прошептать имя, но дотянуться и коснуться иконы оказалось превыше ее сил. Тем не менее ощущение присутствия Архангела в комнате стало расти. Ашалаэль проявлялась: удар громадных крыл прозвучал подобно грому или выстрелу пушки. Оконные рамы содрогнулись, разбитые стекла полетели осколками. Потом грянули фанфары тысячи труб, похоронившие тревожные крики и голоса по ту сторону двери.