О его близости к Сталину ходили легенды. Когда диктатор бывал в хорошем расположении духа, то любил распевать с Михайловым православную обедню на два голоса. Тем не менее, Михайлов никогда не пользовался этим особым сталинским благорасположением: так, хотя вождь и предлагал ему квартиру в центре Москвы, остался жить в пригороде.

Другой работящей знаменитостью, по мнению Кондрашина, был тенор Георгий Нэлепп, трижды удостоенный Сталинской премии. Галина Вишневская отзывалась о Нэлеппе как об артисте безупречного вкуса, пользовавшемся уважением коллег и любовью публики. Но была у Нэлеппа и маленькая странность: он любил вышивать крестиком полотенца и рубахи, объясняя, что это успокаивает нервы перед выступлением.

* * *

Еще одним тенором, которому слава не вскружила голову, был Сергей Лемешев. Он, по словам Кондрашина, был “жаден до работы”, а посему всегда был готов и репетировать, и петь.

Существовало легендарное соперничество между Лемешевым и Козловским, другим ведущим тенором сталинской эпохи. Оба они прославились, в частности, как непревзойденные исполнители партии Ленского в “Евгении Онегине”. И Козловский, и Лемешев считали себя законными наследниками великого Собинова, установившего до сих пор незыблемую традицию сценического воплощения этой роли: романтический юноша-поэт с черными кудрями до плеч и мечтательным взором. Ленский был их “визитной карточкой”.

Кондрашин считал, что Козловского и Лемешева разделял “смертельный антагонизм”, но, вероятно, он преувеличивал. Это было естественное соперничество, обычное в артистической среде. Оба они были замечательными, но весьма разными по своему складу певцами. Козловский – высокий, порывистый – обладал более сильным голосом. Лемешев был Ленским изящным, нежным, светлым. Он сохранил эти качества до преклонного возраста, спев эту партию на сцене Большого театра в свой семидесятилетний юбилей в 1972 году.

У каждого из них были свои фанатичные поклонники и особенно поклонницы – их называли “козловитянками” и “лемешистками”. На спектаклях фанатки, войдя в ажиотаж, рыдали, закидывали своих кумиров цветами, толпились у артистического входа, пытаясь к ним прикоснуться, писали им любовные письма.

Всё это повторяло ситуацию главного соперничества русской оперы – между Собиновым и Шаляпиным, – но в специфически советском ключе. Для начала, соревнование Собинова и Шаляпина было необычным, ибо оно происходило в разных “весовых категориях”: один – тенор, другой – бас (обычно объектами культа становились тенора). И, главное, их “дуэль” муссировалась и подогревалась падкой на сенсации предреволюционной бульварной прессой, извлекавшей из этого свою коммерческую выгоду.

Ничего подобного в сталинские времена быть не могло. Прессе не дозволялось даже намекать на какое бы то ни было соперничество между артистами. Допускалась только одна форма соревнования – стахановское движение. В этой атмосфере существование партий “козловитянок” и “лемешисток” было своеобразным – хотя и наивным и, может быть, смешным – вызовом тотальному диктату советской однопартийной системы. Люди могли хотя бы в этой узкой сфере выплеснуть наружу свои чувства, вырываясь из навязанной им эмоциональной смирительной рубашки.

В свои собственные изощренные игры с Козловским и Лемешевым играл и их главный “фанат” – Сталин. “Евгений Онегин” был одним из любимых его спектаклей в репертуаре Большого. Как рассказывал дирижер Евгений Акулов, Сталин появлялся в своей занавешенной угловой ложе, слева от сцены, в тот момент, когда Ленский представлял Лариным своего друга Онегина, и исчезал после петербургского бала – именно так, раз от разу. Публика ни о чем не подозревала. И Акулов, дирижировавший спектаклем, узнавал о приходе вождя только по изменившимся интонациям солистов[484].

Очевидно, что Сталину нравились оба Ленских, иначе он не награждал бы и Козловского, и Лемешева. Но делал он это не всегда параллельно: Лемешев получил звание Народного артиста СССР только в 1950 году, на десять лет позднее Козловского. И это при том, что из них двоих членом партии был именно Лемешев, вступивший в нее в 1948 году.

Козловский был экстравертом: с азартом играл в волейбол и теннис, плавал, был хорошим наездником, подружился на этой почве с кавалеристом маршалом Семеном Буденным. Он был общительным и легким на подъем человеком, что нравилось Сталину, частенько вызывавшему певца на свои ночные застолья в кругу партийных соратников.

Лемешев, хотя он в молодости учился в кавалерийской школе, был типичным интровертом. С его застенчивой улыбкой и тихим голосом, замкнутый Лемешев, приятельствовавший с застегнутым на все пуговицы министром иностранных дел Молотовым, которому он составлял компанию в игре в преферанс, мало подходил на роль “души банкетов”. Возможно, этим и объяснялось более сдержанное отношение к нему Сталина.

Любопытный казус приключился с популярным в свое время кинофильмом “Музыкальная история” (1940), где Лемешев сыграл роль молодого шофера такси, который мечтает стать оперным певцом. Через самодеятельный кружок он находит путь на сцену театра.

Первоначально предложили сниматься в “Музыкальной истории” Козловскому; предполагалось, что в финале он будет петь в Большом театре. Но затем по указанию свыше действие фильма перенесли в Ленинград. Капризный Козловский ездить туда на съемки отказался. Вместо него главную роль с большим удовольствием взялся сыграть Лемешев.

Центральным эпизодом в “Музыкальной истории” стала постановка “Евгения Онегина” и исполнение главным героем партии Ленского. Таким образом, заочное соревнование Лемешева с Козловским продолжалось и на экране. Вероятно, Козловский не раз пожалел о своем отказе. “Музыкальная история” прошла с огромным успехом, за несколько лет ее посмотрело более ста миллионов человек.

Незамысловатый сюжет фильма, скроенный по образцу западных мюзиклов о становящихся принцессами золушках, пришелся по вкусу и массам, и Сталину. Вождь, как известно, любил американские музыкальные фильмы. “Большой вальс” Жюльена Дювивье он смотрел много раз и ставил в пример советским кинорежиссерам.

“Музыкальная история” была более скромной, но зато своей. В ней проводилась заветная идея Сталина о могучей воспитательной роли классической оперы, которая противопоставлялась джазу как чему-то более вульгарному. А заодно в этой комедии осуждалось увлечение “преклонением” перед Западом, и сделано это было с легким юмором. Фильм оценили американские кинокритики, когда в начале войны “Музыкальная история” прошла по экранам США.

Именно эта кинолента оказалась единственной музыкальной комедией, отмеченной Сталинской премией в 1941 году. Тогда эти премии присуждались впервые, а потому награда была особенно весомой.

Но и здесь Сталин столкнул лбами Козловского и Лемешева. Премии в том году были двух степеней – первой и второй. Первая степень предназначалась за “выдающиеся” достижения в области искусства и литературы. Вторая – всего лишь за “большие”. По сталинской прихоти Козловский стал лауреатом премии первой степени, а Лемешев – второй. Таким способом властитель вновь продемонстрировал, на чью сторону склонялись его истинные симпатии.