Но Сталин проявил в этом вопросе свойственную ему жесткую настойчивость. Желание заполучить оперный шедевр превратилось в идею фикс. В итоге он решил, “помиловав” Большой театр (хотя в нем и заменили руководство), сосредоточить огонь на композиторах.

В опубликованном 11 февраля 1948 года постановлении Политбюро ЦК партии Сталин напомнил: “Еще в 1936 году, в связи с появлением оперы Д.Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», были подвергнуты острой критике антинародные формалистические извращения в творчестве Д.Шостаковича и разоблачены вред и опасность этого направления для судеб развития советской музыки. «Правда», выступавшая по указанию ЦК ВКП(б), ясно сформулировала требования, которые предъявляет композиторам советский народ”.

По мнению Сталина, несмотря на эти предупреждения, “в советской музыке не было произведено никакой перестройки”. И теперь Сталин со всей решительностью взялся за эту перестройку: “Поворот должен осуществляться так, чтобы резко отбросить всё старое, отжившее. Именно так осуществлялся поворот в литературе, кино, театре”[480].

Формально новое грозное постановление ЦК именовалось так: “Об опере «Великая дружба» В.Мурадели”. Но фактически основной удар этого зубодробительного документа был направлен против нескольких советских композиторов, “придерживающихся формалистического, антинародного направления”. Поименно были перечислены: Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Арам Хачатурян, Виссарион Шебалин, Гавриил Попов и Николай Мясковский.

Список этой “антинародной” шестерки был опубликован именно в таком, не соответствовавшем алфавиту порядке. Совершенно очевидно, что он отражал мнение Сталина о степени виновности композиторов за “антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам”.

Вождь ставил в вину этим авторам (а они в тот момент составляли гордость советской музыки) “отказ от таких важнейших основ музыкального произведения, какой является мелодия, увлечение сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, хаотическое нагромождение звуков”.

Особое внимание Сталин уделил тому, что ведущие советские композиторы (в первую очередь Шостакович, Прокофьев и Мясковский) пользовались успехом на Западе. Это, по мнению вождя, стало возможным потому, что их творчество “сильно отдает духом современной модернистской буржуазной музыки Европы и Америки, отображающей маразм буржуазной культуры, полное отрицание музыкального искусства, его тупик”.

На самом деле Сталина раздражал не только модернизм в музыке Прокофьева или Шостаковича. Злил и вызывал его величайшее негодование сам факт того, что этих авторов готовы щедро оплачивать за границей.

Мы помним, что Сталин был величайшим прагматиком. Он всегда придерживался политики кнута и пряника. То, что существенная часть подобного “пряника” могла исходить, например, из Америки, вызывало у него сильные подозрения в потенциальной нелояльности. Возможность получать высокие гонорары из-за рубежа делала Шостаковича и его коллег более независимыми от Сталина. А этого он не мог потерпеть.

За Большой театр Сталин мог не беспокоиться: это учреждение полностью было его личной вотчиной. Именно поэтому, надо полагать, в годы сталинского правления Большой ни разу не выехал в гастрольную поездку на Запад. Таким образом Сталин изолировал своих любимых солистов от возможного соблазна высоких западных гонораров.

В связи с постановлением ЦК по всей стране прокатилась мощная антиинтеллектуальная популистская кампания. Повсюду спешно были организованы многочисленные публичные собрания, на которых все кому не лень восхваляли “историческое постановление” и истерично поносили “антинародных формалистов”. Большинство произведений Шостаковича, Прокофьева и других “провинившихся” авторов мгновенно исчезли из репертуара. На долгие годы лучшие опусы советской музыки были занесены в “проскрипционные” списки. Поощрялись и исполнялись примитивные, убогие сочинения.

Всё это причинило огромный ущерб советской музыке, да и всей советской культуре. Трудно вообразить, скольких шедевров недосчиталась музыка XX века. Но Сталину это и в голову не приходило. Уверенный в собственной гениальности, он довел кампанию по пресечению на корню чуждых ему вкусов до конца. И сделал он это с типичной для него безжалостностью.

Вспоминая те времена, Ростропович говорил мне с горечью и сожалением о сталинской стратегии: “Ну не нравится ему музыка Прокофьева и Шостаковича. И как было бы мило, если бы Сталин сказал: «Пожалуйста, напишите что-нибудь такое, что и мне лично тоже подойдет»”.

И Ростропович резюмировал: “Музыка разная бывает. Нельзя заставить всех слушать одно и то же”. А Сталин, вопреки здравому смыслу, пытался добиться именно этого.

* * *

Как уже было сказано, перетряску в Большом Сталин свел к минимуму. Он не подверг театр публичному шельмованию. После нескольких месяцев размышления Сталин назначил нового директора. Им стал Александр Солодовников, опытный и умный аппаратчик. Кондрашин рассказывал мне о нем как об искусном “дипломате”, умело улаживавшем внутритеатральные конфликты.

Вождь упразднил позицию художественного руководителя театра, вновь сделав главным дирижером Голованова. Больному Пазовскому (члену партии с 1941 года) назначили щедрую пожизненную персональную пенсию, за которую дирижер специальным письмом поблагодарил Сталина. В нем он заверял, что, несмотря на болезнь, не будет сидеть сложа руки: “В меру своих сил я буду стремиться передать свой опыт и знания нашим советским молодым музыкантам и до конца постараюсь оправдывать внимание и помощь, которые я всегда глубоко чувствовал от своего правительства, партии и от Вас лично, родной Иосиф Виссарионович”[481].

После каждой своей идеологической кампании Сталин устраивал проверку по финансовой части: сокращались расходы и штаты. Но и тут Большой театр отделался легким испугом. Огромный бюджет Большого, который никогда публично не оглашался, был в основном сохранен. То же самое и со штатами. До скандала с оперой Мурадели численность коллектива составляла две с липшим тысячи человек, а в результате сокращения потеряла работу сотня-другая, включая технический персонал. Учитывая сталинский стиль управления, это был сравнительно мягкий итог.

В 1949 году Большой театр по сталинскому указанию объявил очередной конкурс, нацеленный на создание советского оперного шедевра. Интересно, что новые оперы были заказаны не только “правильным” композиторам вроде Хренникова, но и “антинародному формалисту” Шостаковичу.

Хренников подрядился сочинить “Комсомольск”, “романтическую оперу о строителях нового города – воплощения мечты о коммунистическом будущем”. С Шостаковичем Большой театр заключил договор на оперу “Октябрь” – “о первых днях Великой Октябрьской социалистической революции и о ее вождях”[482].