— Да больше похоже, что мужчина. Разобрать и снова поставить на место газовый камин — это все-таки мужская работа. Ну, в любом случае предположим, что это мужчина. Нам его не поймать, потому что он так же умен, как А.Д., и у него есть одно огромное преимущество: вся наша система уголовного правосудия — на его стороне, а не на нашей.

Это была хорошо знакомая ей досада. Прямо-таки параноидальное недоверие Дэниела к юристам казалось одним из его навязчивых пунктиков, таким же, как и неприятие сокращенного имени «Дэн». Она уже привыкла к его жалобам о том, что система уголовного правосудия озабочена не столько осуждением виновных, сколько выстраиванием хитроумной и выгодной адвокатам полосы препятствий, на которой защитники могли бы продемонстрировать свои интеллектуальные достоинства.

— Тоже мне новость, — возразила она. — Система уголовного правосудия отдает предпочтение уголовникам вот уже сорок лет. Это факт, с которым нам приходится жить. Глупцы пытаются бороться с этим, подтасовывая улики, когда сами вполне уверены, что схваченный ими человек действительно виновен. А это лишь дискредитирует всю полицию вообще, ведет к освобождению виновных и провоцирует такое законотворчество, которое склоняет весы еще больше на сторону тех, кто против обвинительных приговоров. Тебе это известно, нам всем это известно. Так что единственный выход — добыть настоящие, честные улики и добиться, чтобы они выстояли в суде.

— Хорошие улики в по-настоящему серьезном деле добываются с помощью информаторов и «кротов». Господи, Кейт, вы же это и сами знаете. Но ведь теперь мы обязаны сообщать эту информацию защите заранее и не можем делать это, не подвергая риску жизнь людей. Вам известно, сколько крупных дел пришлось за последние полгода прекратить только в столполе?

— С нашим расследованием такого не случится, будьте уверены. Когда получим улики, мы их предъявим.

— Но мы их не получим, вот увидите. Только если кто-то из подозреваемых сломается. А они не сломаются. Все доказательства у нас косвенные. У нас нет ни единого факта, который можно прицепить к кому-то одному из этих людей. Каждый из них мог это сделать. И один — сделал. Мы могли бы сварганить дело против любого из них. Но оно даже до суда не дойдет. ДГО[104]отвергнет наши материалы с порога. А если и дойдет до суда, вы представляете, что сделает с нами защита? Этьенн мог пойти в этот кабинет по своим личным делам. Мы не сумеем доказать, что это не так. Он мог искать что-то в архиве. Хотел проверить какой-нибудь старый контракт. Не собирался там долго задерживаться, поэтому оставил пиджак и ключи у себя внизу. Затем он находит что-то интересное, чего найти не ожидал, и усаживается, чтобы это внимательно просмотреть. Чувствует, что ему холодно, захлопывает окно, оборвав при этом шнур, и зажигает камин. К тому времени, как он начинает понимать, что происходит, он уже настолько утрачивает способность ориентироваться, что не может добраться до камина, чтобы его выключить. И умирает. Потом, несколькими часами позже, зловредный шутник обнаруживает труп и решает добавить к тому, что является на самом деле обычным несчастным случаем, штришок патологически-отвратительной тайны.

— Мы все это уже обсуждали, — сказала Кейт. — Если смотреть реально, эта версия не выстоит, вы не думаете? Почему Этьенн упал рядом с камином? Почему не вышел в дверь? Он был достаточно умен, чтобы представлять себе, как рискованно жечь газовый камин в плохо вентилируемом помещении. Зачем ему было закрывать окно?

— Ладно, пусть он пытался его открыть, а не закрыть, когда оборвался шнур.

— Донтси говорит, окно было открыто, когда он в последний раз работал в этом кабинете.

— Донтси — главный подозреваемый. Его показания можно игнорировать.

— Его защитник не согласится с этим. Нельзя построить обвинение, игнорируя неудобные свидетельства.

— Ну хорошо, он пытался либо закрыть окно, либо его открыть. Оставим это.

— Но прежде всего — зачем зажигать камин? Было не так уж холодно. И где те бумаги, которые его так заинтересовали? Те, что лежали на столе, — всего лишь старые контракты пятидесятилетней давности с давно умершими и забытыми авторами. Зачем ему понадобилось их смотреть?

— А шутник их поменял. У нас практически нет способа выяснить, какие папки он на самом деле просматривал.

— Да зачем шутнику их менять? И если Этьенн пошел наверх работать, где его карандаш, ручка, шариковая хотя бы?

— Он пошел туда читать, а не писать.

— Так он же и не мог там писать! Не мог даже нацарапать имя своего убийцы. Нечем ему было писать. Кто-то стащил его ежедневник вместе с карандашом. Он не мог даже начертить имя на пыльной поверхности. Потому что там не было пыли! А что вы скажете о царапине у него на нёбе? Это-то неоспоримо, это факт.

— Только ни к кому не приложимый. Мы не сумеем доказать, как царапина там появилась, пока не предъявим предмет, которым она была сделана. А мы не знаем, чем она была сделана. Может, никогда и не узнаем. Все, что у нас есть, — это подозрения и косвенные доказательства. У нас нет даже достаточных оснований, чтобы установить слежку за одним из подозреваемых. Представляете, какой шум поднялся бы, если бы мы это сделали? Пятеро уважаемых граждан, ни один не привлекался к уголовной ответственности. А у двоих — алиби.

— Ни одно из них ни черта не стоит, — ответила Кейт. — Руперт Фарлоу открыто заявил, что поклялся бы, что Де Уитт был с ним, независимо от того, правда это или нет. А история про то, как Де Уитт нужен был ему ночью? Он очень старался указать точное время, вы заметили?

— Можно себе представить, что, когда умираешь, начинаешь точно отмечать время.

— А Клаудиа Этьенн утверждает, что была с женихом. Он собирается жениться на очень богатой женщине, в чертову уйму раз богаче, чем она была неделю назад. Думаете, он поколебался бы солгать ради нее, если бы она попросила?

— Ладно, — сказал Дэниел. — Очень легко не принимать эти алиби на веру, но сможем ли мы доказать, что это не так? А они, вполне вероятно, правду говорят, и Фарлоу, и Картрайт. И мы не должны делать вывод, что они лгут. А если это правда, то Клаудиа Этьенн и Де Уитт чистенькие. А это ведет нас снова к Габриелу Донтси. У него были и средства, и возможность сделать это, и у него нет алиби на целых полчаса перед отъездом в паб, на литературные чтения.

— Но то же самое относится к Франсес Певерелл, — сказала Кейт, — а у нее-то как раз есть мотив. Этьенн ее бросил ради другой женщины и предполагал продать Инносент-Хаус, с ней не согласовав. У нее больше причин желать его смерти, чем у кого другого. А попробуйте-ка убедить присяжных, что дряхлый семидесятишестилетний старик мог успеть за восемь минут подняться по лестнице или в этом скрипучем медленном лифте в малый архивный кабинет, совершить там то, что совершил, и вернуться к себе домой. Ну ладно, Роббинс сделал пробную пробежку и выяснил, что это возможно, только если не ходить на первый этаж за змеей.