— В чем это выражалось?

— В оскорблениях.

— Я спрашиваю о действиях.

— А это разве не доказательство? На весь остров меня плешивым ослом назвал. И хуже…

— Я спрашиваю о физической…

— Еще чего не хватало! Я бы его сразу упек куда нужно! — перебил кассир.

— Ну, а ослом за что он вас назвал?

— Плешатым ослом, — уточнил кассир.

— Так за что? — поморщился Яровой от такой точности.

— Выписал я для себя балыков. У нас же в госпромхозе. Уплатил деньги. Взял квитанцию. И поехал на остров, чтобы получить балык. Его Сенька коптил. Подаю я ему квитанцию и прошу, как человек человека, отпустить балык посвежее. Из последней партии копчения. Не лежалый, без душка чтоб… Сами понимаете, дома жена, дети.

— И что дальше, — не давал отвлечься кассиру от темы следователь.

— А что? Он взял квитанцию, плюнул на нее и приклеил мне на голову. Сказал мне, что сам я тухлый. И послал меня.

— Куда?

— Сказать неудобно.

— Продолжайте.

— Так вот, когда я сказал, что буду жаловаться, он заорал, мол, плешатые ишаки только в госпромхозе водятся. Жаль, что их никто не покупает.

— Так он и не отпустил вам балык? — спросил Яровой.

— Нет. Я в госпромхозе взял. На складе получил. По квитанции, как положено.

— Говорил ли вам об Арсении Николай?

— Нет.

— Ничего?

— Абсолютно. Но я видел у Николая несколько раз синяки на лице. А кто их мог сделать? Ведь они на острове вдвоем жили. Больше никого! Кто же, кроме Сеньки, мог отделать старшину? Только этот! Он!

— А Николай говорил о синяках? Как он объяснял их происхождение?

— Мне ничего не говорил. Может, начальник госпромхоза знает? Но я уверен, что это Сенькина работа…

Начальник госпромхоза оторвался от дел. Сел напротив.

— Сеня? Был такой. Работал у нас. И неплохо, — начальник замолчал, припоминая что-то.

— Ваше мнение о нем? — спросил следователь.

— Он особый человек. Не стандартный. В нем уживались вместе буря и солнце, гнев и радость. Смелость и страх. Лагерь его надломил. Трудный он был. Как дитя — переросток. Весь в становлении. От него ничего определенного нельзя было ожидать. Он — шторм и штиль. Он — горе и смех. Он мог изничтожить человека, оскорбить его последними словами и тут же из-за него своею головой рисковать. Такое было. Он, как ребенок, любил играть с огнем. И как ребенок умел быть добрым и послушным. Но к нему нужны были ключи, к его душе. Вот их-то никто из нас и не нашел. Почти удалось это Николаю. Но не повезло. Погиб.

— А почему его не оставили в Ягодном?

— В том нет ни нашей, ни его вины. У него была язва желудка. Удалили. Три четверти. Сами понимаете, понадобилась диета, регулярное питание. А где это возьмется на Карагинском. Там одни консервы. Значит, загубили бы мы человека. Своими руками. К тому же после операции ему продолжительное время нельзя было работать физически. А быть коптильщиком очень тяжело. Не все здоровяки выдерживали. Ну и еще. А это, как я считаю, немаловажное. Нельзя ему было оставаться на острове. В моральном плане. Ведь там погиб человек. С ним он год прожил. И кем бы мы не заменили Николая, он любого его меркой стал бы измерять. И требования предъявлял бы те же. Суровые. А не всяк с ним смог бы конкурировать. Николай и сам особым человеком был. С ним никто не сравнится. Вот и стояла бы за плечами каждого — тень погибшего. Привязался Сеня к старшине, уважал, не позволил бы, не потерпел бы рядом с собою, на том же острове, человека недостойного памяти погибшего. Каждый промах бы помнил. Каждый просчет, каждую ошибку и не потерпел бы над собою того, кто слабее погибшего, да и его самого. А Коле он верил. Больше, чем себе.

— Почему?

— Всякое было меж ними. Одно слово Николая и вернули бы начал в лагерь. Но старшина был крепкий мужик, сам много перенес в жизни. Много повидал. В человеке стержень видел. А раз не отослал Сеню, значит знал — стоящий он мужик. Надежным может стать со временем. Коля умел это разглядеть, дано это было ему.

— Вы сами разговаривали с поселенцем?

— Приводилось. Но редко. Работы много. Участков тоже. На остров не часто наезжал.

— Поселенец рассказывал вам о себе?

— Нет. Да и слушать было бы некогда. Кстати, сам Сеня не склонен был к разговорам. Молчаливый он. Все в работе. Один за пятерых управлялся. Не любил, когда его отвлекали от дела. Злился. И тогда уже не смотрел, кто перед ним стоит. Работой он заглушал свою боль, а на это лишь сильные способны.

— Ну, а если бы так привелось, взяли бы вы его снова к себе на работу?

— С радостью.

— Я слышал, что он грозил иным.

— А, кассиру. Ну тут я не вмешивался. Предупреждал, чтоб не лезли на рожон с поселенцем.

— Мог ли он осуществить угрозу? Как вы думаете? — спросил следователь.

— Трудно сказать, но мне кажется, что кассир преувеличивал. Сеня мог разделаться с настоящим врагом, как впрочем и любой. По горячности, вспыльчивости. Потом, возможно, сожалел бы, раскаивался в душе. А кассира он не воспринимал всерьез. И не считался с ним.

— Значит, не мог?

— Нет. Особенно после смерти старшины. Он и теперь всюду будет искать живое повторение, подобие Николая. Чтоб самому хоть немного равняться, как на эталон. И все мы так. Все ищем для себя тех, кого за что-то уважаем, потому что они хоть в чем-то таковы, какими мы сами бы быть хотели. Человеку присуще тянуться к совершенному. Когда мы его находим, а судьба отнимает, наступает крушение. Потому что мы живы, а совершенства нет. Вот тогда всех и каждого мы измеряем тенью. Погибшей. И… живой.

Милицейский катер пыхтя стоял, повернув носом к острову, едва видневшемуся за пеленой тумана. Молодой старшина нетерпеливо высовывался наружу, высматривал Аркадия. На море крепчал ветер и парнишка хотел вернуться в Оссору без приключений, как можно скорее. Заметив подходившего с сопровождающим Ярового, он предупредительно опустил трап.

Катер, отфыркиваясь, тихо отошел от берега. Потом, набравшись сил, зафыркал сильнее и резво побежал к острову, рассекая темную холодную воду.

— Завтра во сколько за вами приехать? — спросил старшина следователя.

— В то же время.

— Хорошо. Будьте на берегу.

— Постараюсь, — улыбнулся Аркадий.

— Я вам компанию составлю. На этот день. Начальник милиции велел. Показать. Рассказать. Что знаю. Как вы? Не помешаю? — повернулся к Яровому сопровождающий.

— Конечно, нет.

— Я Карагинский хорошо знаю. Покажу все, что вас может заинтересовать.