нем безусловно «звездил» Иннокентий Смоктуновский в роли дяди Вани, Астров в исполнении Бондарчука запомнился положительным и основательным, Зельдин — профессор Серебряков, был настоящим «дореволюционным профессором», в меру бездарным и в меру капризным, а две женщины, одна из которых красавица-жена профессора Елена (Ирина Мирошниченко), а вторая — его дочь от первого брака с умершей Верой Войницкой — некрасивая Соня (Ирина Купченко), — вели свои роли на равных, не перетягивая каната и сохраняя баланс.

Андрей Михалков-Кончаловский

Больше всех жаль было дядю Ваню, фильм говорил о загубленной жизни и утраченных иллюзиях «русского гения», потратившего все силы на нудную и пустую работу во имя фальшивого кумира — профессора.

И вот новое прочтение, спустя 40 лет, причем не в кино, а на театре.

Прочтение очень современное по оформлению: на заднике сцены проходят кадры сегодняшней мегаполисной жизни. Вспоминается американский фильм «Дядя Ваня с 42 улицы», где действие просто перенесено в современность.

И есть тому предпосылки: чеховские герои все время говорят о будущем, о том, что будет «через двести лет». Еще новое из мира кино: перед началом каждой части спектакля (четыре действия пьесы разбиты на две части) из-за кулис выходит помощник режиссера — и по его знаку сцена оживает. Но главное не в этом. Главное в том, что спектакль перестал быть «отходной по дяде Ване», да и вообще дядя Ваня занимает в нем совсем не «титульное место», на это место уверенно претендует герой Александра Домогарова — доктор Астров.

Изящный, красивый, подвижный, интеллигентный, занимающийся живописью, лечащий и заботящийся о лесах, любящий женщин и любимый ими, но не спешащий завести семью… Чехов?

Очень, очень похож. И даже то, что сильно пьет не меняет впечатления, русская жизнь располагает к пьянке, а великим не чуждо ничто человеческое, «пока не требует поэта…».

Домогаров играет тонко, нервно, пластично, вот он пьян — пил на наших глазах стопку за стопкой, язык начал заплетаться, но появляется Соня — и он спешит убраться с глаз, пробормотав: «Извините, я без галстука».

Второй «главный» участник спектакля — Соня, ее играет жена режиссера, Юлия Высоцкая. Играет на пределе возможного, ее дуэт с Домогаровым — самое сильное место в спектакле, его сердцевина. Нет, Михаил Львович Астров Соню «как женщину» не любит, его влечет красота, но как в ночном с нею разговоре раскрывается его душа, когда Соня «за компанию» выпивает первую в жизни стопку водки.

Соня у Высоцкой «работяга», тянущая на себе дом, нелепо завязанный платок прячет от всех ее волосы — а ведь именно красоту волос отмечает у нее Елена Андреевна. Прячет самое красивое? Показательная черта. В этом вся Соня. А красоту души увидит, увы, не всякий.

Дядя Ваня прекрасно и очень человечно сыгран Павлом Деревянко. Сыгран в трагикомическом ключе. Он печальный Пьеро, поздно осознавший, что жизнь прошла без любви, без радости и без счастья.

Его обвинения против Серебрякова кажутся слегка безумными, а сам он почти свихнувшимся — и тут вспоминаешь, что, когда эти же обвинения в лицо профессору бросал Смоктуновский, казалось, что он прав. Казалось, что профессор на самом деле не дал ему стать Шопенгауэром, Достоевским…

Правда, в спектакле и профессор другой — отчасти такой же комичный, как дядя Ваня. Александр Филлипенко играет эдакого «живчика», которому уже отказывает тело, но который еще не прочь попользоваться жизнью… за счет других.

Насколько я помню, фильм «Дядя Ваня» от земли не отрывался, мистических картин не содержал. В спектакле же есть два «видения» — в середине и в конце. Дядя Ваня в минуту прозрения видит свою умершую сестру — выходящую в белом, под чудесную мелодию виолончели (композитор Э. Артемьев).

И я подумала, что в пьесе у Чехова что-то подобное заложено. Астров говорит дяде Ване, что их положение безнадежно, но зато через двести лет их потомки будут счастливы и их, уже лежащих в гробах, «посетят видения». Соня в самом конце пьесы, утешая безутешного дядю, говорит, что после их смерти Бог сжалится над ними — и они увидят «жизнь прекрасную, прелестную». Тоже своего рода видение.

Странно, что в юности я не понимала всей трагичности и катастрофической безысходности такого конца. «Небо в алмазах» и «отдых» ожидают героев только после смерти. Да и ожидают ли? У Кончаловского проблематичность подобной концовки подчеркивается еще и открытым финалом. Соня — Юлия Высоцкая — становится на колени и вопрошает: «Мы отдохнем?» — у Господа? у зрителей? у самой себя?

После спектакля поневоле задумываешься о трагичности жизни человека и трагичности чеховских пьес. Оправдали ли потомки ожидания праотцов? Мы, живущие в ХХ1-м веке, сможем ли предъявить «предкам» нашу счастливую жизнь? Посетят ли их обнадеживающие видения?

Пусть каждый ответит на эти вопросы сам.

Право на голос: «Самоубийца» Николая Эрдмана на канале КУЛЬТУРА

03.04.14

Последняя неделя марта была на канале КУЛЬТУРА театральной.

Нам показали три премьеры фильмов- спектаклей, среди прочего — многострадального «Самоубийцу» Николая Эрдмана (1900–1970).

Николай Эрдман

Скажу несколько слов и о двух других. Это фильмы по пьесе Татьяны Москвиной «Не делайте бисквиты в плохом настроении» и «Ад. Цуриков и другие» по пьесе Максима Курочкина.

Сама пишу пьесы, потому рада несказанно, что режиссеры берутся за драматургию современных авторов, будем ждать продолжения этого начинания. В фильме про бисквиты мне запомнились два актера — он, Федор Степанов, и она, Ирэна Дубровская. Оба сыграли эпизодические роли и во втором фильме — и сумели его оживить.

Из трех фильмов-спектаклей, конечно же, самым сильным по мысли и воздействию был эрдмановский «Самоубийца».

Пьеса, написанная в 1928 году, — о том, что есть в настоящем и чего ждать от будущего.

Таких жутких констатаций и страшных пророчеств Советская власть не прощала, спектакль два раза закрывали на стадии генеральной репетиции — во МХАТе и в ГосТиме.

Не пришелся «Самоубийца» ко двору и в более поздние годы: спектакль Плучека в театре Сатиры был запрещен.

То, что не удалось Всеволоду Мейерхольду и Валентину Плучеку, получилось у Вениамина Смехова. Смехов хорошо знал Николая Эрдмана, в последние годы жизни работавшего у Любимова в Театре на Таганке.

Прошедший через лагерь (взяли прямо со съемок «Веселыхребят», где они с Массом были авторами сценария), Николай Робертович пьес после «Самоубийцы» не писал. А ведь после громкого успеха его «Мандата» (1924) от него как от драматурга ждали многого. Однако умный был Эрдман, понимал, что