– Должен быть какой-то способ ее укрепить.

– Должен быть.

– О,– сказала она, слегка покусывая его грудь.– Я знаю способ.

– Какой?

– Смотри.

Было немного позже девяти, когда зазвонил телефон. Палмер спал на животе, уткнувшись лицом в ковер. Он слегка пошевелился, потом окончательно проснулся и уставился на Вирджинию. Она приложила палец к губам. Они ждали, пристально глядя друг на друга, пока телефон прозвонил семь раз. В середине восьмого звонка он замолчал.

– Городской телефон,– сказала она.– Не из этого дома.

– Который час?

– В районе девяти. Голодный?

Он покачал головой.

– Что ты делала, пока я спал?

– Смотрела на тебя.

– И что же?

– И думала.– Она протянула ему сигарету, которую курила.– Думала о сексе.

Он затянулся один раз и вернул сигарету.– Что ты обнаружила?

– Что никто из нас никогда этого не поймет.

– Мне очень жаль.

– Не жалей. Я пришла к заключению: совершенно не обязательно это понимать. Это все равно, что любоваться деревом.

– Не все так чувствуют.

– Я хочу сказать, посмотри на нас двоих. Если бы мы перестали давать себе полную волю идти через все то, что носит название самых различных грехов и степеней виновности, мы скоро перестали бы получать какое бы то ни было наслаждение. Он оперся на локоть.– Ты упускаешь главное.

– Сегодня вечером не так уж часто упускаю.

– Главное в своем наблюдении,– упрямо повторил он.

– А-а, вот что.

– Именно то, что мы успешно избегаем упоминания и точного определения грехов. Как ты это объясняешь?

– Младенческим неведением. Я думаю, что однажды ночью весь этот груз свалится на нас.

– И мы сразу же потеряем способность наслаждаться?

Она вздохнула.

– Мне бы хотелось поговорить о чем-нибудь другом.

– Странная ты все-таки женщина!

– Да. Наполовину нимфа, наполовину старая дева.

– Какая ужасная ложь! И то и другое.

– Ладно. Как джентльмен, ты представил свои возражения. Теперь давай поговорим о чем-нибудь другом.

Он снова устроился на ковре, положив голову на согнутую руку.

– Мне кажется, я что-то пропустил, пока спал. Разве объявлена неделя «Будь неджентльменом по отношению к Вирджинии Клэри»?

– О, помолчи.

Он закрыл глаза.

– Придирки, придирки.

– Мне до смерти хочется,– задумчиво произнесла она,– чтобы мы могли быть обыкновенными тайными любовниками. Женщина засыпает. Мужчина ходит по спальне на цыпочках и одевается. Утром она просыпается, чтобы обнаружить его уход и деньги на туалетном столике. Вместо этого ты спишь, а мне остается копаться в своей душе.

Он не смог ничего ответить и услышал, как она затянулась сигаретой и с силой выдохнула дым. Он молчал, продолжая лежать с закрытыми глазами.

– Я считаю, что это несправедливо,– продолжала она через некоторое время.– Я вела спокойную, нормальную жизнь. Мои грехи всегда находились под контролем. Самые страшные я совершала с большими интервалами. Я так долго не была на исповеди, что чувствую себя методисткой.[21]Не без большого труда мне удалось поставить интимные отношения в разряд несущественной подробности – как норковая шубка: красиво на других, слишком роскошно для женщины моего круга. В первый же несчастный момент, когда мои глаза остановились на тебе, я поняла, что ты человек, с которым нужно быть особенно осторожной. Это не твоя внешность. Меня не влечет к какому-то определенному физическому типу. Было что-то в манере, с которой ты поглядел на меня. От тебя идут сигналы. Мой радар ловит их. Мне кажется, и у меня есть какие-то свои собственные сигналы или что-то в этом роде. Я не претендую на понимание всей этой техники. Но боже мой, Вудс, я мучилась, старалась взять себя в руки, я действительно старалась. Ты совсем не то, что мне нужно. Женат. Дети. Мой босс. Помнишь, когда мы танцевали на том обеде? Я чувствовала, что вся моя тренировка, журча, утекает в канализационную трубу. Когда мы потом шли по городу, я старалась быть честной и объяснить тебе все это ласково, но твердо. Я даже пыталась закончить небольшой ссорой. Но не могла. Ты не помнишь? Теперь все забыто. Но во всяком случае, тогда ты поблагодарил меня. Для тебя убийственно благодарить кого-нибудь. Без заикания ты не мог выдавить из себя ни слова. Это чертово заикание и прикончило меня. Оно показало мне, каков ты внутри, по крайней мере самую чуточку тебя, и превратило мои собственные внутренности в плавленый сыр. И вот я здесь развалилась вместе с тобой на фантастическом ковре Мака Бернса в то время, как должна была бы искать работу в какой-нибудь другой конторе и стараться забыть это происшествие.

Она замолчала. Спустя мгновение Палмер приподнял голову:

– Кончила?

– Полностью.

– У меня вопрос.

– Да?

– Как тебе удается быть такой несчастной и все же такой красивой?

Она ошарашенно взглянула на него.

– Ты уверен, что не злишься?

– Иди ко мне.

– Иду.

Палмер листал последний седьмой спортивный выпуск в «Уорлд телеграм», добираясь до финансового раздела, пока банковский дорогой «кадиллак» плавно катил по Парк-авеню в шестичасовой вечерней мгле. Палмер включил в машине лампочку для чтения и стал изучать цены банковских акций в момент закрытия биржи. Цена на акции ЮБТК поднялась на 25 процентов, и количество проданных акций слегка возросло.

Решив, что, кто бы их ни покупал, ему еще долго до захвата контрольного пакета, Палмер свернул газету и бросил ее на сиденье рядом с собой. Какое-то время он смотрел в затылок шоферу. Потом им овладело странное чувство изолированности. Хотя шофер находился на расстоянии не более полутора-двух метров, Палмер почувствовал себя в полном одиночестве. Ему до некоторой степени нравилось такое ощущение.

Нравилось потому, решил он, что приятно было сидеть здесь, под мягким белым куполообразным светом, словно в витрине магазина, один и в какой-то степени избранный, в то время как весь город невидимой аудиторией проносится в темноте мимо тебя.

Палмер смотрел, как пролетают в величавом ритме освещенные рождественские елки. По вечерам Парк-авеню всегда усеяна маленькими яркими красными точками – задними фонарями машин. Теперь он увидел, что из-за елочных огней вся улица стала праздничной – и задние фонари, и все остальное.