– Леди Агнесса-то здесь при чем? – удивился фон Райхерт, заплутав в прихотливых лабиринтах средневековых интриг.

– При том, – невнятно откликнулся Дугал. Подобрал прутик и начал вычерчивать на пыльной земле смыкающиеся окружности, одну за другой выстраивающиеся в длинную цепь.

– Хватит морочить нам головы, – решительно потребовал обеспокоенный затянувшимся молчанием Мишель. – Объяснись толком!

– Не могу, – отрезал кельт. С таким видом, что становилось понятно: это его последнее слово, и никакого иного из него не вырвать. Даже поджаривая на костре и угрожая немедленной смертью через повешение. Мишель, однако, не унимался, с простодушием сына своего века заявив:

– Почему бы нам не пойти и не рассказать все императору?

– Так нам и поверили, – на редкость единодушным хором заявили германец и Дугал. Искоса глянули друга на друга и понимающе хрюкнули. Кельт растолковал: – Я ведь уже говорил, нам не в чем напрямую обвинить де Фуа. У нас ничего нет, кроме подозрений и собственных домыслов. Нас просто не станут слушать.

«Мы могли бы поведать Барбароссе о роковой случайности на речке Салеф, – чуть было не сболтнул Гунтер, но вовремя прикусил язык. Однако в его голове закружилось странное, невероятное предположение. Нелепая гибель германского императора на переправе – и де Фуа, человек с фальшивым именем, которого королева-мать Элеонора, оговорившись, поименовала Райнольдом. Хитроумный старикан, запросто вхожий к королям и императорам, знающий всех сильных мира сего… Как говорил Казаков, водящий близкое знакомство с примечательной личностью, представляющейся милордом де Гонтаром… Что же это выходит, если вдуматься?»

Мысль была жутковатой и донельзя пугающей… но завораживающей открывающимися перспективами.

– Дугал, – тщательно подбирая слова, начал германец, – предположим… только предположим, что мессир де Фуа во время перехода через Малую Азию скончался. Самым естественным образом, от трудностей пути и старости, ведь ему уже немало лет. Вечером заснул, утром не проснулся. Могло ведь быть такое? Как его безвременная кончина скажется на планах твоего… гм… работодателя?

– Он будет весьма огорчен, – быстро откликнулся Мак-Лауд, словно только и ждал такого вопроса. – Но коли так случилось, и в том никто не повинен… На «нет», как говорится, и суда нет. К тому же мой сюзерен в последнее время частенько высказывал свое неудовольствие поведением де Фуа. Милейший Ангерран из тех друзей, что порой становятся хуже самых злейших врагов. Старик всегда все делает по-своему.

– Ты тоже, – съязвил Мишель.

– Но я-то так поступаю заради общей пользы, – убежденно возразил кельт. Подумал еще немного и размашисто кивнул: – Да, эта мысль мне по душе. Не исключено, что завтра… или послезавтра ночью Господь приберет к себе эту смятенную душу.

Мессир фон Райхерт был бы не прочь узнать, каким именно образом шотландец намерен привести свой план в исполнение. Однако понял, что расспросы бесполезны и ни к чему не приведут. Дугал не станет делиться тайнами с дорожным попутчиком, пусть даже и приятелем. Он предоставит им маяться неопределенностью в ожидании результата.

– Тебе не кажется, что мы… малость погорячились? – несколько смятенно поинтересовался де Фармер, когда они шагали через шум и плавающий в воздухе едкий дым костров вечернего лагеря. – Может, тот тип с удавкой был самым обычным грабителем, залезшим к нам на предмет стянуть пару золотых да новые сапоги? Ведь кельт так и не ответил, почему он вдруг заподозрил де Фуа в измене… Измене кому? Кто этот человек, которому служит Дугал? Мадам Элеоноре? Королева-мать его знает, и даже расспрашивала нас о скотте… Монферрату?

– В последнее верится больше всего, – подумав, согласился фон Райхерт. – Знаешь, я что-то перестал доверять случайностям. Всякий раз, когда мы думали – «это чистой воды случайность», потом выяснялось, что никакой случайности вовсе не было, а был чей-то тонкий и дальний расчет. Чья-то воля. Чьи-то планы, в которых нам отводилось заранее определенное место. Вдруг и сейчас нас всего лишь передвигают по шахматной доске в нужном направлении?

Мишель задумчиво погрыз отросший ноготь, ругнулся, споткнувшись об растяжку чужого шатра, и глубокомысленно заявил:

– На земле нет воли, превыше Господней…

– Так-то оно так, – согласился германец. – Но люди-то тоже не плошают.

…Теперь Дугал мог только похвалить себя за предусмотрительность. За сохраненный маленький хрустальный флакон с притертой пробкой и бесцветным водянистым содержимым. Тщательно припрятанный флакон пропутешествовал через всю Азию, и Мак-Лауд опасался, как бы зловещее содержимое не растеряло своей силы. Напрасно – гнедой жеребец, перед чьей мордой возникла рука с поблескивающей стекляшкой, сперва удивленно расширил ноздри, потом чихнул, потряс головой и закружил по загончику. После второго или третьего круга конь неуклюже завалился на бок, негромко заржал, пытаясь поднять голову, и больше не шевелился.

Бедное животное не заслуживало такой участи. Но, как убедил себя скотт, надо же было проверить на ком-то действенность византийского снадобья. Отчего бы не выбрать для этой цели лошадь де Фуа? Она разделит судьбу хозяина.

Ржание умирающего коня не привлекло ничьего внимания. В темную палатку удалось проникнуть без особого труда, медленно двигаясь и не споткнувшись у спавших у порога слуг. Де Фуа негромко и безмятежно похрапывал, как свойственно человеку, чья совесть не обременена никакими угрызениями. Внезапно храп перешел в короткий задушенный хрип, и в шатре стало на удивление тихо. Дугал выжал еще с четверть часа – ничего не изменилось. Плохо различимый в темноте человек на походной лежанке не шевелился и не дышал, снаружи доносилась перекличка часовых и сонное конское ржание.

Дело исполнено. Чисто и безукоризненно, как всегда. Без свидетелей и малейших улик.

Наутро вполне живой и здоровый де Фуа, как ни в чем не бывало, вышел из своего шатра, обнаружил в загоне павшую лошадь и устроил славную выволочку конюху.

Троим заговорщикам волей-неволей пришлось признать, что подлунный мир еще не оскудел на чудеса. И что у них не имеется ни одного мало-мальски подходящего объяснения случившемуся.

20 мая.

Тарс, столица Киликии.

Мало что может сравниться с удовольствием от возвращения в цивилизованные края после долгого и изнуряющего похода. Пусть даже здешняя цивилизация устроена на средневековый лад, отсутствует паровое отопление и горячая вода из крана, а пищу подают на кусках хлеба вместо тарелок, но все же это – город. Настоящий, большой город, в архитектуре которого слилось воедино наследие римской империи, традиции византийские, сирийские и даже отчасти франкские – с времен первого из Крестовых Походов.

Армянская столица Тарс – или, как ее еще называли, Тарсус, – принимала у себя крестоносную армию. В городской цитадели управитель города и посланцы царя Тороса раскланивались с Барбароссой и его свитскими. Героические освободители Гроба Господня, любопытствуя, шатались по узким прокаленным улочкам, продавая военные трофеи, скупаясь припасами и местными диковинами на память. Выручка городских таверн увеличилась едва ли не вдесятеро – при том, что городской совет специальным указом обязал торговцев снижать цены для франкских покупателей. Город мог предложить все, что необходимо усталому путнику, в том числе и последние новости.