— Я хочу строить здесь! — заявил Парис. — Наверху, где ветер свежий и сильный.

— Мне кажется, тебя опередили. Место занято, — заметил Геланор.

Это были едва ли не первые слова, произнесенные им за время пребывания в Трое. Правда, у меня не было возможности поговорить с ним наедине. Не изменил ли он своего намерения уехать?

Парис указал на неожиданно скромный домик, расположившийся неподалеку от дворца Приама на самой вершине:

— Мы заплатим хозяину этого дома.

— На этом месте можно построить такой же дом, не больше. Участок слишком мал, — сказал архитектор. — Новый дворец будет меньше, чем твои нынешние покои.

— Зато место какое замечательное! — огорчился Парис.

— А что, если строить вверх? — спросил Геланор.

— Вверх? — не понял архитектор.

— Обычно строят здания в два этажа. Может, попробовать сделать три?

— Как это? Такой большой вес… Средний этаж не выдержит… Рухнет… Даже не знаю… — растерялся архитектор.

— Но кто-нибудь пробовал строить в три этажа? — настаивал Геланор. — Я не изучал этот вопрос, а он стоит того. Людям свойственно стремиться к новому.

— В будущем станут строить дома высотой в сто этажей, — вдруг проговорила Эвадна. — И даже больше. Так почему бы не начать здесь и сейчас?

Архитектор посмотрел на Париса.

— Ты будешь слушать меня или этих греков, которые сами признаются, что не смыслят в строительстве?

Парис оглянулся на меня.

— Моя дорогая, может, твои спутники… воздержатся от вопросов?

— Нет, — решительно ответила я.

Геланор никогда не подводил меня. Вопросы, которые рождал его пытливый ум, всегда вели к новым решениям.

— Здесь нет места, чтобы построить дворец, о котором ты мечтаешь. Так, может, следует внести исправления в мечту? Или есть другой выход: найти место ниже и построить там обычный дворец.

Расстроенный, Парис обратился к Геланору:

— Ты действительно считаешь, что можно строить трехэтажные здания?

— Почему бы нет? Если существуют двухэтажные, значит, могут существовать и трехэтажные. Или даже четырехэтажные.

— Но если мы построим трехэтажное здание, оно будет возвышаться над остальными. Не вызовет ли это недобрые чувства? — спросила я, ибо не хотела ссориться с троянцами.

— Вот почему я говорю только о трех этажах. Четыре будут восприняты как вызов, — ответил Геланор.

— Но это нелепость! Верхний этаж раздавит здание и убьет всех жильцов! — Архитектор взмахнул руками. — Я не согласен! Я не хочу быть соучастником в этом преступлении. Если с царевичем что-нибудь случится — царь казнит меня. Нет, я отказываюсь!

Геланор улыбнулся Парису.

— Похоже, тебе придется выбирать. Безопасность и обыкновенный дворец в другом месте либо риск и необыкновенный дворец на вершине. Конечно, плата за риск немалая.

— Я хочу дворец здесь и только здесь!

— Тогда возьми себе другого архитектора! — заявил архитектор.

Парис рассердился.

— Хорошо. — Он обернулся к Геланору: — Ты можешь остаться в Трое, чтобы руководить строительством? Если все закончится успешно, ты прославишься на весь мир!

— А если нет? — спросил Геланор с любопытством, без испуга.

— Тогда на наши с Еленой головы падет крыша, а на твою — гнев Приама. Но ты ведь грек, ты сможешь убежать.

— От угрызений совести я не смогу убежать. Поэтому постараюсь, чтобы крыша не рухнула.

— Это безумие! — кричал архитектор. — Я непременно приду на ваши похороны. Ваши раздавленные тела придется спрятать от глаз! Вы своими руками строите себе погибель!

Тряся головой, он быстро пошел прочь, вниз по склону.

— Людям свойственно бояться, — сказал Геланор. — Но отчаявшимся дано мужество отчаяния. А постройка такого здания, мой царевич, безусловно требует мужества.

— Так ты останешься, чтобы руководить строительством? — спросила я.

— Разве может быть иначе? Ты снова победила. Заварила эту кашу…

— Я заварила?! Да я с самого начала возражала против этой затеи Париса! Уезжать из дворца Приама — это значит, по-моему, вызвать его большое недовольство. Зачем нам это нужно?

— Затем, чтобы я остался!

— Ах ты, самонадеянный тип!

— Перестаньте, — вмешался Парис. — Со стороны можно подумать, будто вы двое влюбленных!

Геланор рассмеялся, на этот раз более тепло, и, отсмеявшись, сказал:

— Но ты же не со стороны.

— Геланор редко смеется. Его смех только доказывает, как нелепы твои слова, — заметила я.

Неожиданно на пороге своего дворца показался Гектор и вопросительно посмотрел на нас.

— Братик! И Елена, прекраснейшая из женщин, — окликнул он нас и решительно направился через площадь как человек, который не привык медлить. — О чем вы спорите таким прекрасным утром?

— Я хочу быть не только твоим братом, но и соседом! — ответил Парис. — Собираюсь построить на этом месте собственный дворец. Рядом с твоим.

— Но здесь же стоит дом, — приподнял бровь Гектор. — Тут живет Ойкл, заводчик лошадей.

— Я выкуплю у него дом с землей, — небрежно сказал Парис, сопроводив слова выпроваживающим жестом.

— Меня радует твоя скромность, мой недавно обретенный брат. На этом месте можно построить только крошечный дворец. Не спорю, и он может быть красив.

— Мой дворец будет большим. У меня есть план, как это сделать.

— Я не представляю, как это можно сделать, если ты, конечно, не волшебник.

— Вот мой волшебник. — Парис подмигнул Геланору.

— А, мудрейший человек Греции, — вспомнил Гектор. — С интересом буду ждать результата волшебства.

— А куда ты направляешься? — спросил Парис. — К лошадям?

— Да, — кивнул Гектор. — Нужно проверить загоны для молодняка. Кизик прислал заказ на нескольких кобылиц и одного отменного жеребчика. Надо выбрать сегодня утром.

— Я показал Елене наши стада вчера. А в загонах, которые ближе к городу, мы не были.

— Лошади — наша страсть, — улыбнулся Гектор.

Я обратила внимание, что Парис не рассказал о своем вчерашнем падении.

— Андромаха тоже любит лошадей, — продолжал Гектор. — И великолепно разбирается в них. А ты?

— Пока нет.

— О! — воскликнул Гектор, оглядываясь: тонкие руки легли ему на плечи сзади, пальцы — как стебельки. — Кассандра!

Он посторонился, и я увидела бледное лицо в обрамлении прядей прямых волос. Никогда я не встречала таких, совсем лишенных красок, лиц — даже брови были бесцветными. Голубые глаза были прикрыты тяжелыми веками, которые придавали им бесстрастное выражение.