стремление Ельцина как можно скорее создать новый порядок вещей и гарантировать его устойчивость, причем сделать это через персоналистическое руководство, посеяло семена кризиса, которые прорастали в течение нескольких лет и в конечном итоге созрели в 1998–1999 годах. В политической сфере основное макроинституциональное достижение Ельцина (конституция 1993 года) установило рамки настолько жесткие, что они способны воспрепятствовать адаптации системы к меняющимся требованиям внешней среды. Он создал президентскую систему, при которой власть президента огромна и включает обширные декретные полномочия, тогда как полномочия парламента и конституционного суда очень ограниченны. Конституция была разработана таким образом, что президент обладал безусловной высшей властью в стране, оставаясь в значительной степени неподотчетным институтам, а отвечая преимущественно перед избирателями на последующих президентских выборах.

Такая свобода действий дает президенту сильные стимулы для игнорирования или инфантилизирования других ветвей власти. Суды, как и парламент, остаются сильно недофинансированными, в то время как президентская и исполнительная власть сильно раздута избыточным числом чиновников. Возможность президента подкупать или запугивать членов парламента намного превосходит возможности парламентариев угрожать президенту. Исполнительная власть почти полностью подчиняется воле президента, при этом парламент практически не контролирует состав правительства. Следовательно, гигантская власть президента по отношению к другим центральным институтам гарантирует, что общее направление политики, вероятно, будет отражать предпочтения президента. Но это также означает, что разработка и осуществление политики будут во многом зависеть от мудрости и дальновидности, исходящих из офиса президента.

Ельцинская «суперпрезидентская» [Holmes 1994] конституция также упразднила должность вице-президента, с тем чтобы ни один будущий вице-президент не смог выступить против президента, как поступил Руцкой в 1992–1993 годах. Отсутствие вице-президента в системе, в которой президент обладает столь обширными полномочиями, означает, что любой намек на плохое состояние здоровья президента – или его предвосхищение – запускает цепь политического маневрирования и демагогической риторики в ожидании новых выборов. Увеличивается юридическая двусмысленность касательно определения термина «недееспособность». Попыткам изменить конституцию, чтобы ввести должность вице-президента или даже добиться того, чтобы премьер-министр отбывал полный срок бывшего президента до проведения новых выборов, препятствуют почти недостижимые условия для внесения поправок. Более того, конституция дает стимул тем, кто больше всех надеется на победу на следующих выборах, выступить против поправок в ней. Зачем уменьшать полномочия должности, которую можно занять?

В экономической сфере программа приватизации Ельцина представляла собой ярчайший в истории пример инсайдерской операции. Ельцин стремился как можно скорее создать экономическую элиту, которая одновременно поддерживала бы его политически и служила бы мощным оплотом против коммунистической реставрации. Но чрезвычайная концентрация богатств и демонстративное потребление, которым он способствовал, наряду с незаконными (зачастую криминальными) средствами, с помощью которых эти богатства были приобретены, с возникшим в результате «клановым капитализмом» и с переплетением экономической власти с коррумпированной властью политической, породили широко распространившееся ощущение социальной несправедливости, которое в любой момент могло обернуться взрывом народной ярости или привести к социальной анархии. Более того, массовое обнищание населения, к которому привела избранная стратегия макроэкономической стабилизации, добавляла мощный экономический мотив к чувству несправедливости, порожденному неравенством. Даже если идеологические и организационные препятствия возникновению массовых протестов окажутся непреодолимыми [Hanson, Kopstein 1997; Bonnell, Breslauer 2000, ch. 1], ситуация все еще может привести к фактической победе на президентских и парламентских выборах тех, кто выступает за авторитарную популистскую альтернативу.

Точно так же решение Ельцина начать войну в Чечне для защиты территориальной целостности Российской Федерации оказалось катастрофическим для всех заинтересованных сторон. Число человеческих жертв среди чеченцев, русских жителей Чечни и российских солдат было огромным. Продолжение войны еще больше подрывало моральный дух и сплоченность российских вооруженных сил. И все же, хотя территориальная целостность была временно защищена, проблема оставалась. Это привело к решению, принятому осенью 1999 года, продолжить чеченскую войну – войну, все еще продолжающуюся на момент написания этой книги. Вероятно, первая война могла удержать других руководителей регионов от мысли об отделении, и это дало бы Ельцину резонные основания настаивать на том, что, ведя эту войну, он сыграл позитивную роль в сохранении территориальной целостности России. Но даже он перестал это утверждать и признал войну своей самой большой ошибкой. Это не помешало ему начать новую войну в 1999 году, долгосрочные издержки и побочные эффекты которой еще предстоит определить.

Кроме того, решимость Ельцина стоять «над партиями» в качестве «директора всея Руси» тормозила развитие политических партий, которые обеспечивают организационную опору для стабильной представительной демократии. Осенью 1991 года, а затем осенью 1993 и 1995 годов Ельцин имел возможность создать президентские партии на основе реформаторских сил, которые были бы в состоянии образовать мощные общенациональные партийные организации. Это могло бы расширить мобилизационные возможности антиреставрационных сил и укрепить организационные связи между политиками в центре и на периферии. У российского президента, безусловно, имелись огромные материальные ресурсы для реализации такого предприятия, а также полученный от народа мандат на изменение политической организации по своему желанию. Вместо этого Ельцин избрал ситуативный и персоналистический подход к лидерству, который оберегал его от формальной зависимости от какой-либо конкретной организации, так что он был относительно свободен менять базы поддержки в соответствии со своими политическими инстинктами. Хотя это соответствовало его самооценке как лидера и его представлению о лидерстве, необходимом России для создания и закрепления нового порядка вещей, политическая система оказалась явно недоразвитой и хрупкой.

Стратегия политической самозащиты Ельцина также уменьшила тот вклад, который он смог внести в культурные преобразования России. В 1990–1991 годах он блестяще начал свою светскую и толерантную риторику о национальном единстве и государственности. Но на протяжении 1989–1991 годов абсолютистская антикоммунистическая риторика, основанная на бинарных оппозициях, оставалась доминирующей и самой заметной чертой его выступлений. После этого две риторики сосуществовали, и надо отдать должное Ельцину – он не принес в жертву толерантность. Тем не менее сохранение абсолютистской риторики после краха коммунизма загрязнило политический язык и привело к цинизму народных масс в отношении политики российского руководства. Таким образом, подобно тому как в 1989–1991 годах он определил как врагов коммунистическую партию и советский центр, он и после 1991 года продолжил риторику типа «мы и они». Те, кто поддерживал политику Ельцина, считались реформаторами, демократами и рыночниками, даже когда его политика была авторитарной, коррумпированной или плутократической. Всех, кто выступал против его политики, называли консерваторами, реакционерами или «необольшевиками» [Hough 2001][444]. He при таких риторических условиях российские граждане могли научиться ценить рынок или демократию. Негативные побочные эффекты политики Ельцина, в том числе длительная невыплата задолженностей по заработной плате и пенсиям, в умах многих россиян вызвали скептичное отношение как к капитализму, так и к демократии.

Ельцин в 1991 году