Я сворачиваю и еду в приходской дом на Уолл-стрит. Сразу же вижу Эдисона, он стоит на стреме — но Рут нигде не видно. Я чувствую, как сжимается сердце, и выхожу из машины.

— Она…

Он указывает в конец стоянки. Рут стоит на тротуаре, наблюдая за прохожими на другой стороне улицы. Пока никто ее не заметил, но зачем так рисковать? Я подхожу и касаюсь ее плеча, но она стряхивает мою руку.

— Я хочу побыть одна, — говорит она официальным тоном.

Я отступаю.

Мимо, пряча лица от ветра за поднятыми воротниками, проходят студенты и преподаватели. Проносится велосипед. Потом динозавроподобная туша автобуса, вздохнув, останавливается у обочины, изрыгает нескольких пассажиров и едет дальше.

— Меня не покидают эти мысли… — говорит Рут. — Все выходные. Сколько еще раз я смогу сесть на автобус? Или приготовить завтрак? Смогу ли когда-нибудь выписать чек на счет за электричество? Обращала бы я больше внимания на цветущие нарциссы, если бы знала, что не увижу их снова?

Она делает шаг в сторону молодых деревьев, высаженных аккуратными рядами. Ее руки обвивают один из тонких стволов, как будто она хочет его задушить, лицо поднято к голым веткам над головой.

— Посмотрите на это небо, — говорит Рут. — Такую синеву можно найти в тюбиках масляной краски. Как цвет, уваренный до его сущности. — Она поворачивается ко мне. — Как быстро это забудется?

Я обнимаю ее за плечи. Рут дрожит, и я знаю, что это не из-за холода.

— Если я и могу что-то сказать по этому поводу, — говорю я, — то вы этого никогда не узнаете.

Рут

Когда Эдисон был маленьким, я всегда знала, когда он собирался напакостить. Я это чувствовала, даже когда не видела. «У меня есть глаза на затылке», — сказала я, когда Эдисон удивился, как я узнала, что он пытается стянуть печенье до обеда, если смотрела в другую сторону.

Может быть, именно поэтому, глядя перед собой, как велела Кеннеди, я чувствую взгляды всех сидящих в зале.

Они как булавочные уколы, стрелы, укусы крошечных клопов. Мне приходится сдерживаться, чтобы не похлопать себя по шее.

Кого я обманываю? Мне приходится сдерживаться, чтобы не вскочить и не броситься вон из этого зала.

Кеннеди и Говард, склонившись друг к другу, шепчутся, обговаривая стратегию, — у них нет времени на то, чтобы уговаривать меня отойти от края обрыва. Судья дал понять, что не потерпит беспорядков в зале и будет реагировать максимально жестко: малейший шум, и нарушитель будет выдворен. Естественно, это приструнило белых расистов. Но не только их взгляды я чувствую.

Здесь целая толпа Черных, многие лица я помню по похоронам матери. Они пришли поддержать меня молитвой. Сразу за мной сидят Эдисон и Адиса. Они держатся за руки. Я чувствую силу этой связи, как поток энергии. Я прислушиваюсь к их дыханию.

Мысленно я вдруг оказываюсь в больнице, делаю то, что умею делать лучше всего. Моя рука лежит на плече рожающей женщины, взгляд направлен на монитор, отображающий ее показатели. «Вдох, — командую я. — Выдох. Глубокий вдох. Глубокий выдох». Как и следовало ожидать, напряжение покидает ее. Без него дело может сдвинуться с мертвой точки.

Настало время воспользоваться собственными рекомендациями.

Я вдыхаю столько воздуха, сколько могу. Раздувая ноздри, делаю вдох такой глубокий, что мне кажется, будто в зале образуется вакуум и даже стены прогибаются внутрь. Легкие разбухают, чуть ли не лопаются. На секунду я останавливаю время.

А потом отпускаю.

Одетт Лоутон не встречается со мной взглядом. Она полностью сосредоточена на жюри. Она одна из них. Даже расстояние, которое она усердно сохраняет между собой и столом защиты, — это способ напомнить людям, которые будут решать мою судьбу, что у нее нет со мной ничего общего. Неважно, что они видят это, когда смотрят на нашу кожу.

— Господа присяжные, — говорит она, — дело, которое вы будете рассматривать, ужасно и трагично. Терк и Бриттани Бауэр, как и многие из нас, были готовы стать родителями. И самым счастливым днем в их жизни было второе октября 2015 года. В этот день родился их сын Дэвис. — Она кладет руку на перила скамьи присяжных. — В отличие от остальных родителей, у Бауэров имелись определенные личные предпочтения, и их взволновала новость о том, что их ребенком будет заниматься афроамериканская медсестра. Вам могут не нравиться их взгляды, вы можете не соглашаться с ними, но нельзя отрицать, что пациенты больницы имеют право сами принимать решение о медицинской помощи своему ребенку. Пользуясь этим правом, Терк Бауэр попросил, чтобы только определенные медсестры занимались его сыном. Ответчица не была одной из них, и, дамы и господа, для нее это стало оскорблением, которого она не смогла стерпеть.

Если бы я не была так напугана, то рассмеялась бы. И это все? Вот как Одетт решила скрасить тему расизма, который и привел к появлению злополучного самоклеящегося листка с указанием? Можно даже сказать, я почти восхищена тем, как элегантно она перевернула все с ног на голову, чтобы присяжные, прежде чем узреть уродство, увидели нечто совершенно иное: права пациентов. Я смотрю на Кеннеди, и она едва заметно пожимает плечами: мол, я же говорила.

— В субботу утром маленький Дэвис Бауэр был отправлен в отделение для новорожденных, где ему было сделано обрезание. Подсудимая находилась одна в комнате, когда у ребенка началось ухудшение. И что же она сделала? — Одетт на секунду замолкает. — Ничего. Медсестра с более чем двадцатилетним стажем, женщина, которая дала клятву оказывать помощь больным, просто стояла и смотрела. — Обернувшись, она указывает на меня. — Подсудимая стояла и смотрела, как ребенок задыхается. Она просто позволила ему умереть.

Присяжные уже готовы наброситься на меня, как шакалы на падаль, я чувствую это. Некоторые смотрят на меня с любопытством, другие — с отвращением. От этого мне хочется спрятаться под стол. Принять душ. Но потом я чувствую, как Кеннеди сжимает мою руку, лежащую на колене, и поднимаю голову. «Не дайте им увидеть свое волнение», — сказала она мне.

— Хладнокровный и расчетливый поступок Рут Джефферсон не имеет оправдания. Рут Джефферсон — убийца.

Несмотря на то что я была готова услышать это слово в свой адрес, оно все же застает меня врасплох. Я пытаюсь построить дамбу, которая сдержала бы потрясение, быстро перебирая в уме новорожденных, прошедших через мои руки и почувствовавших с помощью их первое в своей жизни нежное прикосновение.

— Есть доказательства того, что подсудимая была рядом, но бездействовала, пока младенец боролся за жизнь. Когда же пришли другие медицинские специалисты и заставили ее действовать, она, нарушив профессиональные медицинские стандарты, приложила больше силы, чем было необходимо. Она взялась за этого маленького мальчика с такой силой, что на его теле остались синяки. Их вы можете увидеть на фотографиях вскрытия.

Она снова поворачивается к жюри.