и с ними был Алексей Кириллыч – живой и здоровый. И ещё они привели стреноженного третьего солдата – который угрожал нашему Кириллычу. Тот был в целом жив, только побит, поэтому связали руки-ноги верёвкой да посадили в угол.

- Тогда уж и остальных надо звать, да? – усмехнулась я.

Ульяна и Пелагея к тому моменту уже помогали на кухне Дарёне, Демьяну Васильичу и Платону Александровичу дали знать, они вскоре и подошли. И сосед Егор Ильич тоже подошёл, притащил волоком камердинера Астафьева, звали его Никанором.

- Сбежать наладился, уговаривал их проводника прямо сейчас ехать на юг, деньги сулил. Тому в ночь двигать из дома ох как несподручно было, он меня и позвал.

Этому Никанору на вид было лет сорок, наверное. Одет попроще барина своего, но и не как здешние деревенские мужики. Добротный кафтан да штаны, да валенки, и шея чем-то там повязана. Как увидел Астафьева на лавке да грозных здешних вельмож вокруг стола – так поджилки и затрясись.

- Не виноват я, Христом-богом клянусь, не виноватый! Прости меня, отче, и вы, господа хорошие, простите, не своей волей я тут, не своей, вот-те крест!

- Сядь и молчи, покуда не спрашивают, - зыркнул на него отец Вольдемар. – Дойдём и до тебя. Матушка, рассказывай уже, не томи, что тут было-то?

Анри глянул, пожал руку под столом – да-да, говори уже, не томи.

А я что – я ничего. Рассказала, как заявился да стал вопросы разные задавать. А после и угрожать. А потом всё и случилось.

- Госпожу Дарью позовите, - глянул Анри на сидящих рядком Северина с Меланьей.

Дева тотчас подхватилась и утекла на кухню, вернулась вскоре с Дарёной.

- Рассказывай, Дарья, что у вас с этими иродами пришлыми вышло, - сказал ей отец Вольдемар.

- Так мы и понять-то не успели ничегошеньки, - вздохнула та, ни на кого не глядя. – Вошли из сеней, а потом один Настёну хвать – а второй мне велел молчать, если дорога её жизнь. Но Настёна завизжала, и заглянула Меланья, и воспитанник господина генерала, глянули – и пропали на ровном месте, будто их и не было. А тут и барыня Женевьева Ивановна подоспели. Они хотели, чтобы барыня Дуню позвала, она отнекивалась, но… все равно позвала. А потом пришла Дуня, храни её господь, она моё дитятко и спасла, а потом и меня саму. А барыня господину советнику зубы заговаривала, время тянула, наверное – знала, что с горы-то придут. Но я уже не видела, к Марусе побежала, мужиков подняли – Фёдора её да остальных, кто рядом случился. Они и пришли.

Глаз Дарёна не поднимала, говорила тихо, но уверенно. И никто из нас не ожидал, что первым заговорит вовсе не Анри, и не отец Вольдемар, а Егор Ильич.

- Дарья, поняла теперь, что не место тебе в этом доме? Барыня добра, да вот всякая падаль сюда слетается, как мухи на мёд. Сколько я говорил тебе – выходи за меня? Дождалась, пока Настёну чуть не порешили? – он говорил сурово, но в той суровости слышалась мне настоящая забота… и наверное, не только она.

- Какие восхитительные подробности, - выдохнула изумлённая я.

Оглядела своих – кивают, всё, значит, так и есть. И Марьюшка кивает, и Меланья.

- Мы уж ей говорили, чтоб слушала мужика-то, - усмехнулась вошедшая в залу Ульяна, она тащила новый горшок каши. – А она заладила: куда мол мне, убогой да неудачливой, моя, мол, недоля чью угодно долю переборет. И слышать ничего не хотела.

- А как же барыня? – пролепетала Дарёна.

- А я не пропаду, - покачала я головой. – Дарёна, Егор Ильич дело говорит, и я с ним совершенно согласна. Если что – насчёт домика твоего я по-прежнему в доле, мы это ещё с тобой обмозгуем до конца. А с хозяйством справимся.

- Слушай, слушай, что Женевьева говорит, она жизнь-то повидала, знает, что к чему, - посмеивалась Ульяна.

Та только вздыхала и теребила передник.

- Что же, Дарья Тимофеевна, пойдёшь ли за меня? – спросил Егор Ильич, подойдя к ней, и поклонившись в пояс. – Али не люб я тебе? Тогда прямо скажи.

- Люб, - прошептала Дарёна, всё ещё не поднимая глаз.

- И что же тогда?

- А Настёну куда? – она отважилась взглянуть ему в лицо.

- Как это – куда? С тобой! Это ж твоё дитя, всё равно, что ты сама. Вырастим, выучим, да жениха хорошего ей сыщем. А бог даст – и братики-сестрёнки у неё появятся.

Я слушала его – и понимала, что он говорит от сердца, совершенно от сердца. И что Дарёне с ним будет хорошо. Он постарается. И дальше будет стараться. Очень уж она ему по душе.

Он ждал ответа, и она подняла голову, взглянула – наверное, впервые за долгое время не украдкой, не из-за чьего-то плеча, а прямо и открыто. Будто сама ещё до конца не верила.

- Пойду за тебя, Егор Ильич, - прошептала она.

И так радостно он улыбнулся, что мне прямо похорошело. Как лучик надежды в нашей дрянной ситуации – мол, не всё потеряно, жизнь продолжается, и если мы немножечко постараемся, то и у нас тоже всё будет хорошо.

Егор обнял Дарёну, и они стояли, не видя и не слыша ничего и никого вокруг, а все поздравляли, кричали – многая и благая лета, желали достатка и деток, и ещё чего-то, столь де хорошего.

- Когда венчаться-то придёте? – строго спросил отец Вольдемар, впрочем, тоже довольный.

- Да в воскресенье, подготовить же всё надо, - не задержался с ответом Егор Ильич.

Я поняла, что нужно брать всё в свои руки.

- Так, все за стол, что ли, - скомандовала я. – Раз у нас неожиданно прибыло счастья и благодати. Едим, поздравляем жениха с невестой, а уже после – говорим о делах наших скорбных.

Все согласились безоговорочно, потому что «вотэтоповорот» поднял настроение и местным, и тем, кто с горы. В конце концов, все живы, Асканио вылечим, с пришлецами разберёмся. Как-нибудь непременно разберёмся.

19. О делах наших скорбных

- Егор, тащи сюда эту крысу в сюртуке, - скомандовал отец Вольдемар.

Сосед мой понял с полуслова, и выставил перед нами всеми Астафьевского камердинера.

- Я не виноват, ей-богу, не виноватый я, и не