— Возвращаемся в город, Тараман, — тихо сказала Фиррина, и войско отправилось домой.

Маггиор Тот скрипел пером, сидя за столом. У его локтя стоял кубок с вином, и, несмотря на теплый и ясный летний день, в подсвечнике горела свеча, а в очаге плясал огонь. Гримсвальд, старый королевский ключник, взял Магги под свою личную опеку и в своей заботе о том, чтобы у ученого всегда было все необходимое, порой перегибал палку. Магги с головой ушел в работу: надо было привести в порядок заметки, которые он сделал, наблюдая за битвой со стены Фростмарриса, и описать поединок Фиррины и Беллорума.

— Просто восхитительно, Фибула, — пробормотал он, обращаясь к кошке, которая лежала на столе, греясь в маленьком лоскутке солнечного света.

Фибула тихо мяукнула и провела лапкой по мордочке.

— Королева едва не прикончила старого негодяя. Теперь-то он наверняка еще не скоро на поле высунется. Хотя нам все равно следует его бояться. Беллорум не так страшен в бою, как в качестве стратега. А теперь, озлобленный, он станет еще коварнее.

Армия империи Полипонт по-прежнему стояла лагерем на южных холмах в окрестностях Фростмарриса. И хотя их военачальник был тяжело ранен, уходить имперцы, похоже, не собирались. Наоборот, белые вервольфы докладывали о том, что в лагерь продолжают приходить все новые войска.

— Думаю, новая атака может последовать в любой момент. Так что если наши союзники еще хоть немного задержатся, они нам уже ничем не смогут помочь. Разве что похоронить павших, — продолжил рассуждать Магги, хотя единственным его слушателем был подросший котенок.

В отличие от Фиррины и Тарамана ученый по-прежнему верил, что Гришмак и его народ свято чтят договор и даже вампиры выполнят свои обязательства перед Айсмарком. Но когда? Вот в чем вопрос. Ведь может сложиться и так, что империя успеет сломить оборону столицы до прибытия союзников.

— Остается лишь надеяться на чудо, Фибула, — добавил ученый. — Кстати, о чудесах. Надо кое-что проверить…

Магги встал из-за стола, погладил кошечку, вышел из комнаты и углубился в лабиринт замковых коридоров. Он шел в лазарет.

За последние два дня он научился ловко избегать ведьм, пробираясь в пещеру. Часто ведьмы просто были слишком заняты, чтобы обращать внимание на одинокого постороннего, болтающегося по лазарету. А уж добравшись до подвала, взять факел со стены и спуститься по сырым крошащимся ступенькам в пещеру было проще простого.

И вот Магги уже стоит на вершине винтовой лестницы, держа факел высоко над головой и глядя на ветхие ступени, исчезающие в черной бездне. Его встретил знакомый запах сырой земли и неумолчная капель. Маггиор улыбнулся про себя и стал спускаться, осторожно нащупывая ногами ступени. Он уже несколько раз приходил в пещеру и видел, как с каждым разом Оскану становится все лучше и лучше. Что предстояло Магги увидеть на этот раз? Его снедало нетерпение. Однако Маггиор никому не рассказывал о том, что видел, несмотря на то что в столь тяжелое военное время хорошие новости были на вес золота. Он даже Фиррине ни словом не обмолвился, хотя уж она-то больше других имела право знать. Магги и сам не понимал, почему держит все в тайне. Когда он пытался разобраться в этом, его дисциплинированный ученый ум отказывался признавать очевидное: Маггиор Тот суеверно боялся, что, если о чуде узнают другие, оно исчезнет и Оскан умрет.

Наконец полуразрушенная лестница осталась позади, под ногами захлюпала грязь пещеры. Магги уже освоился тут, ему даже не нужен был факел, чтобы найти дорогу, — разве что для того, чтобы полюбоваться на чудо. Он побрел к дальней стене, где смутно виднелись очертания лежанки, и остановился над распростертым телом колдуна. Когда же факел разогнал тьму, ученый так и ахнул. Длинные капли слизи и сукровицы, которые свисали с тела, превратились в кожистые хоботки, которые слабо пульсировали, погрузившись в густую жижу на полу пещеры. Но удивительнее всего был сам Оскан. Он выглядел почти здоровым. Обожженные остатки старой кожи окончательно слезли с него, а вместо них наросла новая, розовая и блестящая. Его руки лежали на груди, гладкие и целые, лицо полностью восстановилось, и на нем, как прежде, застыло выражение легкого удивления. Оскан даже вырос, и его ноги теперь протянулись на кровати дальше, чем тогда, когда целители оставили мальчика в пещере. У него начали отрастать волосы, легкий цыплячий пушок покрывал новую кожу головы.

Маггиор громко засмеялся от радости, но тут веки Оскана дрогнули, и ученый зажал себе рот рукой, испугавшись разбудить мальчика. Оскану еще рано было пробуждаться от целительного сна. Маггиор, стараясь не шуметь, попятился к выходу из пещеры и остановился только для того, чтобы, погрузив ладони в богатую минералами грязь, возблагодарить богиню за ниспосланное юноше исцеление. Потом, подняв факел, ученый заспешил вверх по ступенькам.

Хирурги советовали Сципиону Беллоруму лечь, однако он предпочел сидеть на стуле. Культя все еще пульсировала там, где они прижгли сосуды раскаленным металлом и закрыли рану, окунув ее в кипящую смолу. От обрубков нервов по телу разлилась жгучая боль, но полководец встречал ее ледяным молчанием. Агонию он перенаправил в другое русло: боль питала его гнев и решимость отомстить. И когда лучшие лекари, каких смогла прислать империя, закончили его пытать, Беллорум заставил себя встать и дойти до выхода из шатра, чтобы показаться солдатам.

Когда они увидели своего полководца, то не разразились криками, приветствуя его мужество и силу воли, — по рядам лишь пронесся почтительный ропот. Каждый воин в армии знал, что Беллорум — самый несгибаемый и упрямый человек в империи, и нынешняя маленькая демонстрация послужила лишь еще одним тому подтверждением. И еще она дала солдатам понять, что Сципион Беллорум окончательно выжил из ума. Его многочисленные враги знали это давно, а сам Беллорум свое безумие принимал охотно и сознательно. Он скрывал его за внешним рационализмом и сдержанностью, которые позволили ему воплотить в жизнь его честолюбивые устремления. Ни одному одержимому жаждой убийства не удавалось прикончить столько людей, скольких погубил Сципион Беллорум в своих многочисленных войнах. Ни одному одержимому жаждой власти не удалось достичь такого могущества, как ему: ведь Беллорум был вторым человеком в величайшей империи, и выше него стоял только император. Безумие может стать помехой для того, кто неспособен сдерживать его непоследовательность. Для того, кто, подобно Беллоруму, владеет этим умением, оно служит источником неограниченных возможностей.

Показавшись солдатам, полководец вернулся в шатер с твердой уверенностью, что все еще пользуется у них уважением, больше того, солдаты его даже любят, но от этого проку мало. А чтобы лишний раз утвердить свою власть в их сердцах, он велел высечь перед строем командиров, чьи конные отряды плохо проявили себя в бою. Конечно, на этот раз полководец и сам был виноват, однако он полагал, что с лихвой заплатил за ошибки потерей руки, и остальным оставалось только молча признать это.

Через несколько часов Беллорум начал тренироваться у наставника по фехтованию, чтобы научиться сражаться левой рукой. Что до верховой езды, то она его не пугала — как и любой всадник, он умел направлять лошадь коленями. А переделать щит так, чтобы его можно было удерживать культей, не составит труда. Полководец вернулся с тренировки, полный новых идей. Ведь все приемы защиты рассчитаны на противников-правшей! Нелегко же придется теперь его врагам! Той ночью он лег спать нисколько не разочарованным: армия до сих нор была в его власти, и он мог вертеть ею, сколько вздумается. Айсмарк, конечно, оказался невероятно крепким орешком, но скоро он треснет. Даже этим варварам не выстоять перед полумиллионным воинством. Такое попросту невозможно.