Именно в одном из этих гардеробов я и нашел автомат. Нижний ящик одного из комодов был заперт, и мне стало интересно. В связке ключей, висевшей на кухне, кроме ключей от чердака и подвала, было множество прочих, которые, казалось, не подходят ни к одному замку — так бывает со всеми связками. Генри орудовал палкой для выколачивания ковров во дворе, поэтому я стащил связку, вскоре нашел ключ от ящика, открыл его, и в нос мне ударил запах нафталина вперемешку с запахами жира и масла. Я поднял кусок джутовой ткани и увидел старое оружие, которое застыло внутри холодной змеей.

Автомат был серый, старой, несколько неуклюжей модели, которая была на вооружении до мая сорок пятого года. Детали казались надежными и прочными. Как и у большинства шведов, мое знакомство с оружием ограничивалось общей строевой подготовкой, но я не мог не отметить, что автомат в хорошем состоянии. Лежал он, правда, в чехле с нафталином, но что-то подсказывало мне, что содержимое этого ящика, в отличие от остальных, не забыто.

Удовлетворив любопытство и вдоволь насмотревшись на старое оружие, я закрыл ящик, вернул ключи на кухню и продолжил уборку. Когда Генри, выколотив все ковры, вернулся в квартиру, я почувствовал, что едва не краснею от смущения. Он, разумеется, ничего не заметил, и я постепенно отвлекся.

Вскоре весь дом пах мылом и воском для полов: мы потрудились на славу. В квартире нашлись три большие коробки из гофрированного картона со старыми, чуть поеденными ржавчиной рождественскими украшениями сороковых годов. Целых два вечера мы украшали апартаменты, стараясь перещеголять друг друга и сооружая веселые композиции из фигурок гномов, веток омелы и подсвечников; даже опытная домохозяйка не справилась бы лучше.

Мы с Генри заключили джентльменское соглашение: наш протест против потребительской истерии должен был выразиться в отсутствии рождественских подарков, даже символических. Однако нам все же предстояло приобрести миллион вещей, необходимых для достойного холостяцкого праздника. Мы составили обширный список того, что следует купить, что мы хотим купить и что мы можем купить, учитывая наши финансовые возможности. Совместными усилиями — Генри пожертвовал «Всемирной историей» в двенадцати томах с французским переплетом, не посоветовавшись со мной, — мы собрали кругленькую сумму, которую нам предстояло потратить на еду, спиртное и прочие утехи и удовольствия.

Накануне сочельника мы отправились по магазинам — каждый в своем направлении, — и я вернулся домой к шести, чтобы начать готовить еду. Когда хлопнула входная дверь, я подумал, что пришел Генри. Но это был Лео. Вид у него был удручающий.

— Где тебя черти носили? — спросил я. — Мы которую неделю тебя ищем.

— Неделю? — Лео опустился на кухонный стул, не раздеваясь.

Мне захотелось, чтобы он, по крайней мере, снял ботинки, с которых на наш вычищенный пол сыпались песок и соль, но я решил не пенять ему, чтобы не выглядеть педантом вроде Генри.

— Я был у приятелей, — сказал Лео.

— Вид у тебя усталый.

Лео не ответил. Он лишь смотрел, как я стою у плиты, жарю свинину и варю бобы.

— Голодный?

— А что, есть еда?

— Ну конечно, есть.

Генри задерживался, и мы решили не дожидаться его к ужину. К свинине мы достали бутылку водки и несколько бутылок рождественского пива. Лео опрокинул две рюмки на голодный желудок и в абсолютном молчании. Мне не хотелось устраивать допрос, так что я тоже молчал.

— Как ты, скажи честно? — спросил он наконец назойливым, занудным тоном, которым говорят очень пьяные люди.

— Что ты имеешь в виду?

— Как вы здесь, ты и Генри? Как ты его терпишь?

— Прекрасно терплю. А что?

Лео медленно жевал, фыркая и качая головой, как будто речь шла о чем-то фундаментальном, чего я не понимал.

— Что ты хочешь сказать?

— Я тебя не знаю, — сказал Лео. — Не знаю, как ты устроен. Мы же с тобой ни разу не говорили.

— Тебя дома никогда нет. Так что неудивительно…

— Ты меня боишься, потому что я был в психушке…

— Не боюсь я тебя, я всегда это говорил.

Лео что-то пробормотал, глядя в тарелку, и налил еще пару рюмок.

— Что-то у вас здесь не так, не замечаешь? — сказал Лео. — Ты только и делаешь, что оправдываешься, так?

— С чего бы я вдруг стал оправдываться?

— Откуда мне знать — оправдываешься, и все.

— Ну и что, разве я виноват?! — воскликнул я. — Ты приходишь, поднимаешь шум — шуми на здоровье, но сам-то хоть что-нибудь делай! Мы несколько дней занимались уборкой, чтобы здесь хоть как-то можно было жить. И нам нужна была твоя помощь.

— Тогда выпьем, — преувеличенно любезно произнес Лео.

Мы опрокинули по стопке, я запил пивом. Лео же смаковал вкус водки.

— Ты не думай, что я нарочно все порчу, — просто мне этот ваш порядок поперек горла, понимаешь, — сказал он. — Генри вечно старается быть порядочным, хорошим, и ты стараешься. Мне это не нравится.

— Что значит — порядочным?

— Ты тут сидишь на жопе, как бройлер, и строчишь. Выйди на улицу! Иди, оглядись по сторонам. Посмотри на людей в городе, посмотри на их лица — увидишь, что скоро произойдет!

Лео закурил, уронил спичку в масло, достал и подчистил сажу ножом. Я не нашел ответа.

— Неужели вы не видите, что происходит? — повторил он. — Что они творят? В газетах пишут об эвтаназии: состарился — прощайся с жизнью, только бумажку подпиши. Что это такое, а?

— Успокойся, Лео. Не надо кричать.

— А я спокоен. Это ты меня боишься, потому что я был в психушке.

— Да не боюсь я тебя!

— Ладно, прости. Я не хотел портить тебе настроение.

— Ты и не испортил, — отозвался я. — Главное, не будь таким агрессивным. Как будто тебя в чем-то обвиняют.

Лео снова фыркнул, вероятно, изображая высокомерие.

— Пойду, — сказал он. — Я вам только мешаю.

— Вовсе не мешаешь. Приляг лучше и поспи.

Лео то ли фыркнул, то ли хмыкнул, то ли просто издал какой-то звук, встал из-за стола и вышел. Я окликнул его, но он не отозвался. Его презрение сильно задело меня.

После ужина и ссоры с Лео я отправился в библиотеку, чтобы поработать пару часов, пока не настала пора смотреть рождественские передачи. Довольно долго мое внимание было сосредоточено на том, как Калле Монтанус, деревенский отпрыск Улле, лежал на диване в кухне дома, подлежащего сносу, в квартале Йернет, у Эрстагатан. Калле участвовал в оккупации квартала Мульваден, оставаясь там до последнего. На дворе был холодный декабрь, и я перечитал сцену Стриндберга, в которой Монтанус-старший мерз в ателье Селена, где половицами топили печь, и читал о еде, о майонезе, пытался уснуть, но не мог, и размышлял о самоубийстве на почве холода. Я попытался представить себе, как в наши дни мог бы выглядеть его сын, и стал делать наброски его лица, осанки и всего внешнего вида: мне уже показалось, что характер схвачен точно, и вдруг я, к огромному своему разочарованию, обнаружил, что на самом деле пишу о Лео. Снова разозлившись, я скомкал лист с никчемной характеристикой и бросил в корзину для бумаг. В ту же минуту хлопнула входная дверь, и я вышел в прихожую посмотреть, что происходит.