К 10 января строительство нашего коробковско-пищиковского 97-го БРО было закончено. Исправлять размытые траншеи остался мой один 1-й взвод, а три прочих взвода — 2, 3, 4 — переехали за 4 км в деревню Рудню на строительство тамошнего 96-го БРО.

2-м взводом командовал Виктор Эйранов, 3-м — Миша Толстов, а 4-й недавно привел с собой новый командир взвода, бывший начальник на молотьбе всего нашего ВСО Евгений Тимошков.

Пылаев приказал всему 1-му взводу переселиться из Пищиков в Коробки, где находились штаб роты, кухня, кладовая, конюшня, сапожная и проч., а также квартира самого Пылаева. Я лично вернулся к своему прежнему хозяину.

Нам предстояло не только ремонтировать 1-ю линию 97-го БРО, но и строить РОП (ротный опорный пункт) в чахлом сосновом леску на противоположном берегу Днепровской старицы. Потом Пылаев придумал остроту: «Голицын сидит на РОПе».

Вечером после работы бойцы 1-го взвода должны были вернуться за вещами в Пищики и перейти в Коробки на заранее приготовленные квартиры. Я в это время лежал больной с обожженной рукой в Коробках и на работе бывал только с утра — расставлял людей, разбивал траншеи, осматривал выкопанные накануне, а потом часам к 11 с головокружением, с ознобом, с болью в руке спешил домой.

Как раз накануне переселения взвода Маруся Камнева — бывшая моя помощница над работами мобнаселения, а теперь рядовой боец, подошла ко мне, когда я спешил домой, и сказала, что ей очень нужно со мной поговорить.

В тот день я особенно плохо себя чувствовал и сказал ей:

— Маруся, мне некогда, завтра поговорим.

Переселением бойцов руководил Харламов. Вечером, когда я лежал под хозяйским полушубком и меня знобило, вдруг он вошел, а с ним Кузьмин и Бучнев — оба с винтовками. Заикаясь от сильного волнения, Харламов сказал:

— Девчата убежали — Камнева, Винокурова, Бугрова.

Я так и привскочил, забыв о своей больной руке. Еще с осени, с дороги на Черниговщину из 1-го взвода убежали сперва трое девчат, потом еще трое. За это дело и был снят с должности помкомвзвода Могильный. Убегали девчата и из других взводов.

Это было настоящее дезертирство, за которое полагалось отправление в штрафные роты. Но фактически девчата, миновав все рогатки КПП, на попутных машинах проезжали по 500 километров и благополучно попадали в свои родные деревни Землянского и Нижневедугского районов Воронежской области. В колхозах их принимали с распростертыми объятиями, и они писали своим подругам довольные письма, да еще с объяснениями — как проехать.

Мы знали об этих письмах, знали о настроении других девчат. Харламов организовал за ними тайную слежку. И вот, оказывается, не уследил.

Заикаясь, он рассказывал, как вереница бойцов двигалась с узлами и котелками из Пищиков в Коробки и как на виду у всех три девушки свернули в маленький овражек, поросший кустарником. Никто их не остановил, сочтя такое уединение под кустиками вполне естественным.

Посланная погоня вернулась в полночь с известием, что жители Манькова видели, как три беглянки садились на попутную машину.

Майор Сопронюк, узнав о побеге девчат, сделал мне замечание, что я мало занимаюсь политическим воспитанием бойцов своего взвода. И верно, с бойцами-мужчинами я часто заговаривал о их прежнем житье-бытье, заходил в их квартиры, а на девушек мало обращал внимания.

А им было по 18–20 лет. Одетые в отрепья, обутые в лапти, они знали только, как долбить мерзлую землю да хлебать суп из котелка.

Это было как раз в те дни, когда вся ротная медицина лежала на мне.

Хозяйка, у которой поселилась в Коробках часть девушек, однажды остановила меня на улице и сказала, что они, как залягут спать, так «всю ночь не спят, а чухаются».

А Ванюша Кузьмин мне объявил, что их боится, ведь они «все в коросте».

Пухленькая толстушка Нюра Бахтина пришла ко мне перевязывать палец, и я увидел, что вся кисть ее руки в струпьях.

— Нюра, нас никто не слышит, — сказал я ей, — скажи мне, только не ври — много ли девчат больны чесоткой?

Я знал, что лечить чесотку нужно серной мазью, но ни в нашем ВСО, ни в УВПС ее не было. Я решил достать все составные части этой мази — сливочное масло, серу и деготь и сделать ее самому.

Сливочное масло для такой цели я всегда мог получить из кладовой роты. Деготь мне доставили из той дальней деревушки, откуда происходила блаженной памяти Чилита и где продолжал тайно подвизаться наш с Харламовым данник — Нефедов. Но сера? Откуда ее достать в глухой черниговской стороне в начале 1944 года? Эта проблема мне казалось неразрешимой.

Я не стал говорить с девчатами об их болезни, но попросил Нюру Бахтину передать подругам, пусть потерпят, я надеюсь им помочь.

В Пищиках у нас остались только баня и кузница. Банщиком был Миша Хрусталев, очень скромный, добросовестный молодой парень с искалеченной пулей кистью правой руки. Баня была переделана из деревенского клуба, в свою очередь переделанного из старой деревянной небольшой церкви. Баня была первоклассная, с вошебойкой под колокольней, с раздевалкой в алтаре. Там мылась не только наша рота, но приходили мыться за пять километров и бойцы 3-й роты.

Обычно Харламов всегда провожал бойцов в баню и вместе с медсестрой Марусей следил, чтобы белье и верхняя одежда прожаривались бы самым тщательным образом.

Но Маруся за бездеятельность и за кокетничанье была отправлена Пылаевым в распоряжение штаба ВСО. И мне, как временному медику, пришлось командовать в борьбе со вшами.

Сперва мылись мужчины, я ковырялся в их пропахших потом рваных пиджачках, штанах и белье, заставлял Хрусталева кое-что прожарить вторично. Наконец все мужчины помылись, наступила очередь девчат. Я собирался уходить.

Тут подошел взвод 3-й роты во главе с моим давнишним соперником Некрасовым. Они неистово заколотили в дверь.

Девчата стали умолять меня не уходить. Я понял, что действительно должен остаться. И они, нимало не стесняясь ни меня, ни Хрусталева, стали раздеваться и мыться. Мне ничего другого не оставалось, как сесть у двери и их стеречь.

Да, война переменила все представления о девичьей скромности и стыдливости. Впоследствии я убедился, что стыдились как раз те, которые развратничали. А другие, несмотря ни на что, так и пронесли свою девичью честь до конца войны.

Миша Хрусталев спокойно расхаживал между русалками, а я смог воочию убедиться, насколько страшно телеса иных были покрыты струпьями.

«Где же достать серу?» — думал я, возвращаясь из бани.

Мой хозяин в Коробках был деревенский коновал. За 10 кило селедки он взялся не только раздобыть серу, но и изготовить мазь. От имени председателя колхоза я сам написал бумажку в Райзо, что колхозные лошади сильно истощены и болеют чесоткой, что тоже было правдой. Хозяин съездил в район, сунул там тому-другому-третьему селедки и привез серу.

Старшина потом сплетничал про меня, что во время выпивок я со своим отделением закусываю селедкой.