сети, интернета и прочего GPS. Бах – и все. А потом батарейки в них сели, и вовсе ничего проверить нельзя стало. Словно мало было весны и начала лета, когда считай вся планета на карантине сидела, а тут еще это!

В деревне с голоду помереть сложно, хотя и ферма, и, главное, электричество бы не помешали. Да и бензин с соляркой стали дефицитом. Председатель пешком ходить приучился, уже хорошо, а то все «нива» да «нива». Похудел, загорел. Подсобные хозяйства у всех, выжили потихоньку. Поле, конечно, так и осталось необработанным: лошадей мало, а на себе плуги с боронами тягать – не дожили еще до эдакого средневековья.

Были и плюсы во всем этом.

Небольшие, но тем не менее: сосед Никита, замучивший всех вокруг своими пьяными гулянками, накануне уехал в райцентр к кому-то из друзей, да так и не вернулся. Отец Антона, правда, тоже там остался… Но здесь ничего не поделать. И так его последние годы мало видел, на заработках батя: строительство, отделка. Где-то он сейчас, как…

Хуже всего было с обувью и одеждой. Антон вырос за лето, вон, даже ватник маловат стал: и в плечах тянет, и рукава коротки. Отцовы куртки совсем большие, он в них на пугало похож, рано носить. А ботинки – пришлось, вырос из своих напрочь. Берцы бы, там хоть шнуровка высокая, но уж какие нашлись.

Раньше бы на полдня в райцентр съездили, купили, а теперь… Эх.

Тропинка уперлась в забор сторожки. Непонятное Антону сооружение было: зачем она здесь, кого сторожить? Даже у матери однажды спрашивал, так та рукой махнула, какая тебе, мол, разница? Да никакой, интересно стало. Дядя Прохор тоже особо не просветил, пробурчал что-то невнятное – вот и весь ответ. Так и стоял деревянный некрашеный домишко с маленькими квадратными окнами, сараем рядом, обнесенный забором, загадкой для Антона и остальных пацанов. Нечего здесь сторожить было, хоть тресни. Ни раньше, ни – тем более – теперь. Если прогуляться за сторожку по лесу, как раз и выйдешь из лесополосы, что возле дороги на райцентр.

Такая вот чепуха получается.

– Дядь Прош! – крикнул Антон, скрипя калиткой. – Это я, племяш! Председатель велел к нему прийти.

Не отзывается что–то. Или спит, или в лес пошел. В начале осени иногда орехи собирал, но сейчас поздновато уже. Пьяный, что ли, не слышит? И дыма из трубы не видно…

Будка с торчащим наружу языком ржавой цепи, на которую Верного и не сажали никогда, в углу двора, между сараем и скворечником туалета. Дверь в сам дом приоткрыта.

Чудны дела твои, Господи, а где ж дядька?

– Дядя Прохор! – снова шумнул Антон, но уже тише, осторожнее. Никто не отозвался, только ворона каркнула в стороне. Та же самая, другая – черт их разберет. – Председатель там это… Звал тебя.

Ветер шевельнул дверь, скрипнули несмазанные петли. Пустынно как–то, словно людей здесь давно нет. Так что закончил свою речь Антон почти шепотом: очень уж не по себе. Холодно еще, знобит от ветра.

А делать нечего: осмотрелся кругом, прихватил брошенный возле скудной поленницы топор на всякий случай и пошел в дом. Не возвращаться же от порога только потому, что не по себе. Председатель ржать будет, а потом вся деревня издеваться начнет. Кроме матери: та, как обычно, губы подожмет, и головой покачает.

Лучше бы ругалась, а это вот хуже всего – дурачок ты, мол, Тошка, что с тебя взять.

Нет уж!

– Есть кто дома? – спросил он у темноты за дверью.

В сенях точно никого, только пилы на стене висят, ведра в углу стопкой и лопата рядом; надо дальше глянуть. Вторая дверь, вот и комната. Шкаф, кровать, полки с книжками, стол с керосиновой лампой. Возле лампы белел лист, его Антон первым делом схватил. Накалякано что-то тупым карандашом, дядька всегда писал криво, а тут, похоже, еще и торопился. Или вообще не он? Но кто тогда…

Домик нарисован – это типа сама сторожка. Так надо полагать. К нему кривая линия тропинки, а за ним пунктир петлей. Два дерева – условно, как в учебнике географии. Полоска извилистая, вроде как ручей – только нет его там! – и пара слов.

«ХОД ТОТ МАЛ».

Печатными буквами, наплывающими друг на друга, как дошколята пишут. Но прочитать, конечно, можно. Смысла, правда, как в египетском заклинании: Сет ел Ра. Или наоборот.

Как хочешь, так и понимай. Куда ход? Почему мал? Узок он, короток, еще чем не угодил?! А может, спятил просто Прохор от одиночества или с перепою.

Антон пожал плечами и сунул бумажку в карман ватника. Потом обдумает.

Вроде как в доме в порядке все, но где ж дядька? Несмотря на закрытые плотно окна, в щели между бревнами стен посвистывал ветер. В углу, под явно прохудившейся крышей, торчал мятый таз. Ржавый, но кое-как спасающий при сильном дожде от наводнения внутри.

Антон заглянул в крохотную кухню: тоже чинно, благородно, беспорядка не видать. В очаге дрова сложены, кусок газеты снизу торчит, только подожги. Спички аккуратно рядом, три коробка. Хлеб засохший, лука десяток, картошка. Чайник – тронул рукой, холодный. Скудная посуда, чашки рядком, пара бутылок без этикеток. Почти полные обе, не пил Прохор. А раз не пил, значит ушел в лес – нет больше вариантов. Бумажка, опять же…

Интересно спросить, зачем туда поперся, но для этого его еще найти надо.

Входную дверь снова рванул ветер, Антон вздрогнул, едва не выронив тяжеленный колун. Двумя руками толком не поднять, зачем он его носит? Поставил возле очага, порылся в ящике и достал длинный нож: хлебный, так, кажется, называется. И то больше проку будет, если вдруг. Думать, что именно «вдруг», не хотелось. И так жутковато в этом пустом доме посреди огрызка леса. И понимаешь головой, что бояться нечего, и все равно – щекочет что-то по спине, ползет, как заблудившийся муравей.

Кого ножом резать? Зачем? Так… Для уверенности.

Лучше бы огнестрельное что-нибудь найти, стрелять Антон умел, но… Это охотники первым делом у всех отобрали. Одновременно с собаками. И ведь не спрашивали ничего, просто прошлись по домам, словно знали где что лежит. И патроны как сквозь стены видели, все подмели, начисто. В Никитином доме дольше всего ковырялись, благо и помешать некому, хозяин-то в отъезде, зато потом целый ворох вынесли: пара винтовок, автомат без магазина, коробки с патронами. Не алкаш с претензией на мелкого уголовника, а террорист какой-то, не меньше!

И ведь наверняка спрятано было на совесть, ни одна