Интимные разговоры «велись» чаще всего вечером в спальне, перед сном…

Иногда он заходил еще до того, как она успела раздеться, и тогда она стеснялась снимать перед ним одежду. Конечно же, он страстно ее желал, и провоцировать его было бы жестоко! Иногда он ждал, пока она ляжет в постель, садился на краешек, целовал ей руку и смотрел с восхищением. Конечно же, они станут обсуждать безнадежность своего положения. Сперва он будет колебаться, но в конце концов признает, что ей было бы хуже, чем ему. Ревность и взбалмошность жены гарантировали бы ему всеобщее сочувствие света, тогда как ей не досталось бы ни капли жалости: Эдвард считался безусловно красивым, обаятельным и щедрым мужем, подарившим ей четверых детей, двое из которых совсем крошки. В любом случае выхода не было: чувство благородства и самопожертвование никогда этого не позволят. В итоге они решат просто наслаждаться краткими мгновениями, отпущенными им судьбой, что выльется в нежные взаимные признания. Вечер закончится репризой начала: никто в мире не смог бы выносить Мерседес, а Эдвард будет потрясен и раздавлен, если узнает, что у нее чувства к другому мужчине. Благодаря сценам ревности – разумеется, безо всякого на то основания – и физической близости, которую Вилли считала своим супружеским долгом, большую роль в их отношениях играло теперь сострадание: им было безумно жаль друг друга, и чувство беспомощности, невозможности облегчить душевные муки друг друга заставляло их страдать еще больше. В конце концов, обессиленная эмоциями, она откинется на подушку – и он, конечно же, сразу все поймет… Прощальный поцелуй – хоть и в лоб, но весьма дерзкий – и он исчезнет, а она заснет, усталая, но восхитительно умиротворенная…

Такси остановилось. Она заплатила пожилому водителю и вышла. Вот он, маленький домик в готическом стиле, где умер милый папа и где впоследствии ей пришлось провести бесконечные часы, зараженные невыносимой скукой общения с матерью. Жалюзи в столовой закрыты – неужели ее нет? Вот досада – такси уже отъехало, поскрипывая. Да нет, кто-то дома: на лестнице послышались шаги, но к двери никто не приблизился. Вилли раздраженно позвонила еще раз и, словно по наитию, подняла голову: в окне спальни мелькнуло лицо Джессики и тут же исчезло. Прошла целая вечность – хотя в доме был всего один лестничный пролет – и дверь наконец открылась.

– Вилли! – воскликнула Джессика излишне громко, словно объявляла ее со сцены. – Какой приятный сюрприз! А я и не знала, что ты в городе! – На ней был халат, ноги босые, а волосы распущены, хотя она всегда закручивала их в узел. Она выглядела испуганной и поразительно молодой, отметила Вилли; ее глаза, обычно такие усталые и мутные – блестели…

– Я разбирала мамины бумаги и вещи, утомилась и решила принять ванну.

– Какое странное время ты выбрала!

Они зашли в холл, однако Джессика явно не желала задерживаться. Обняв Вилли одной рукой, она потащила ее в гостиную.

– И то правда! Я принимаю ванны в любое время, кроме вечера: боюсь, что меня там застигнет налет. – Она закрыла дверь гостиной и повела Вилли в дальний конец комнаты. – Можем и в саду посидеть.

Обе выглянули наружу: давно не стриженный газон, усеянный пожухлыми листьями, птичья кормушка на столбе, пьяно покосившаяся набок, черные стены, гниющие астры – нет уж, спасибо.

– Боюсь, садовник из меня неважный, да и времени нет. Присаживайся, дорогая, выкури сигаретку и расскажи, что привело тебя в Лондон. Написала бы заранее – я бы тебя покормила.

Пока Джессика прикуривала для нее сигарету, в наступившей тишине послышался звук закрываемой двери – входной двери.

– Кто там?

– Никого. Наверное, кто-то бросил письмо в почтовый ящик.

– Я приехала поговорить с Эдвардом; сразу уезжать как-то не хотелось, вот я и решила забежать к тебе, посплетничать.

– Ну, какие же сплетни без чая! Пойду заварю.

Кухня располагалась внизу, в полуподвале, большая и темная. Вся мебель и предметы интерьера были внушительных размеров: огромный буфет с громоздкими, как булыжники, ящиками, на полках – монументальные расписные блюда; большая плита и обширный стол, на котором стоял поднос с двумя чашками кофе, хлебницей и двумя тарелками с остатками бобов.

– Знаю, знаю, я – неряха, – затараторила Джессика и быстро убрала поднос в раковину. – Я так беспокоюсь за Анджелу, – добавила она. – Я ведь даже не в курсе, что там у нее происходит…

Заваривая чай, она продолжила развивать тему. С Анджелой почти невозможно связаться – приходится оставлять сообщения на Би-би-си; одному Богу известно, получала она их или нет, поскольку едва отвечала. Телефона у нее на квартире нет. Единственный раз, когда Джессика поехала к ней, ее не было дома.

– Я хотела увезти ее на несколько дней после того, как… но она не захотела. Девочка стала такой жесткой и неотзывчивой! – пожаловалась Джессика. – И конечно же, роман с замужним – это безумие!

Воцарилось молчание. Обе думали об одном и том же (правда, с разных позиций).

– Но ведь они больше не видятся… – возразила Вилли.

– Милая моя, это невозможно! Они же работают в одном отделе! Разумеется, ей нужно было попросить о переводе, или вступить в армию, или еще что-нибудь…

Когда тема Анджелы исчерпалась, они перешли к Реймонду, затем к Луизе и Кристоферу. Последний, по словам Джессики, чувствовал себя совершенно несчастным.

– Месяцами работает на строительстве взлетной полосы под Нанитоном – ужасно тяжелая, примитивная работа. Даже поговорить не с кем – все остальные только ходят по пабам и гоняются за девчонками.

– Может, ему заняться чем-то другим?

– Так ведь это Реймонд его заставил, в виде наказания. Ты же знаешь, он хочет, чтобы Кристофер пошел добровольцем. Мальчик был бы счастлив работать на ферме, но Реймонд считает это унизительным занятием. Жаль, что он так боится отца, лучше бы сбежал с официанткой – хороший был бы урок Реймонду!

Повисла пауза. Вилли понимала, что ей пора, иначе опоздает на поезд.

– Ты видишься с Лоренсом? – спросила она, вставая.

– Так, иногда.

– Я думала – раз вы близко жи…

– Ты забываешь о Мерседес – она не слишком-то гостеприимна! Бедный Лоренс! Не понимаю, как он это терпит! У нее отвратительный характер, к тому же она подозревает всех встречных и поперечных женщин в попытке его увести. Бедняга работает как вол, приходит домой, а там она – визжит как попугай и бьет тарелки! Если бы ты ее видела, ни за что бы не подумала…

– Я видела ее во Френшэме, – холодно перебила ее Вилли. – Я же тогда была с тобой.

– Ах да, конечно. В общем, он – просто святой! Я ему все время говорю – взял бы и вправду изменил с какой-нибудь соблазнительной «сопрано».

– Ты же сказала, что вы редко видитесь?

– Я сказала – иногда. Вызвать тебе такси?

Однако Вилли решила прогуляться.