— По большей части они обозлены на графа Шампанского, — робко заметил кардинал.

— Им ненавистен Тибо! Ещё бы, они прекрасно знают, что он защищает меня от тех, кто покушается на законную власть!

— Покушение на власть, данную Богом, есть наихудший грех и наибольшее зло, — назидательно промолвил архиепископ. — Церковь сурово карает за такое преступление.

— Чего они добиваются — сначала один, теперь другой? — продолжала Бланка. — Войны? Так я пойду на них войной и перевешаю всех бунтарей! Они этого хотят? Или они полагают, что у меня недостанет сил разбить их поодиночке? А собраться всем вместе у них не хватит ума. Да и в этом случае я сотру их в порошок! На моей стороне Святая Римская церковь, у меня союзники на севере и на востоке, наконец, поможет император Фридрих; он будет рад оказать мне эту услугу, за которую Папа его поблагодарит. Не так ли, ваше преосвященство?

— Безусловно, государыня, — закивал в ответ кардинал. — Григорий Девятый пишет мне, чтобы я не переставал уверять ваше величество в том, что Святой престол всегда стоял и будет стоять на страже интересов французского государства, неутомимого борца за истинную веру Христову.

— Отлучите-ка парочку этих булонских негодяев, кардинал, авось это прибавит им ума и заставит прекратить свои выпады против королевской власти.

— Я и сам намеревался это сделать, государыня, — ответил легат.

— Ваше преосвященство, я рада, что в лице Церкви имею такого верного помощника, как вы. Враги хотят, по-видимому, нас разлучить, наводняя Париж грязными пасквилями. Они рассчитывают, что вы покинете меня. Знайте же, что я не отпущу вас в Рим, тем более что мы так давно уже с вами знакомы. Вы же понимаете, я стою за самые добрые отношения с Церковью — моим духовным оружием в борьбе против мятежной знати.

Кардинал не мог не улыбнуться. Мало того, он подошёл и поцеловал руку королеве.

— Мне лестно слышать такие слова, мадам, — не сводил он глаз с Бланки, не замечая, что перешёл на светский тон. — Я искренне рад нашему взаимопониманию.

— Кроме того, — продолжала королева, — мне надлежит готовиться к продолжению крестового похода на еретиков. Лангедок по-прежнему бурлит ересью, и я не успокоюсь до тех пор, пока не поставлю графа Тулузского на колени! Я должна расширять границы королевства, и я отберу Лангедок у Раймонда! Начну с политики выжженной земли. Он сам приползёт ко мне, когда его подданные сотнями, а потом тысячами станут умирать от голода!

— Церковь одобряет любые действия королевы Франции, направленные на соблюдение установленного Богом миропорядка на земле, — не скрывал своей радости легат. — Святой престол не замедлит откликнуться на ваш благородный порыв и даст своё благословение.

— Благодарю вас, кардинал. В вашем лице, и я не преувеличиваю, поверьте, я беседую с самим наместником Господа на земле.

А в городе продолжали кипеть страсти. На смену прежним наветам пришли новые: крикуны стали громогласно заявлять о том, кто королева беременна, причём она и сама не знает, от кого — от графа Шампанского или кардинала. Сообщение вмиг облетело Париж и в угрожающей форме достигло стен королевского дворца. Аллею Мельников запрудил народ. В воздухе стоял единогласный гул: обвиняли королеву, готовую родить бастарда. Маршалы отрядили солдат, чтобы разогнать это сборище, но ничего не вышло: людей стало ещё больше. Какой-то горлопан вопил громче всех, взобравшись на бочку и указывая рукой на дворец:

— Призвать королеву к ответу! Пусть объявят святые отцы, что она не беременна! Пусть поклянутся в этом на Священном Писании!

— Призвать! Пусть поклянутся! Позор королеве! — вопил народ.

Епископы заволновались, зашептались. Важно успокоить толпу: волнение в городе может перерасти в настоящее восстание. Но для наведения порядка им необходимо… кто бы мог подумать! Они должны потребовать у королевы раздеться в их присутствии, чтобы убедиться в отсутствии беременности. Толпа ревёт, и надо её угомонить, поклявшись на Библии, но для этого, дабы не совершить смертного греха, требуется убедиться воочию… Архиепископ Санса воспротивился было такому акту унижения её величества, но под давлением коллег сдался. Все вместе они отправились к легату.

Бланке тем временем уже донесли о сборище на Мельничной аллее. Доложили также о том, что епископы собрались на совещание. Значит, сейчас они войдут, и придётся раздеться… Она закусила губу. Ей — раздеться при них! Всё равно что при всём народе! Каково? Сгореть можно со стыда, от унижения. Но — и она с болью в сердце и отчаянием признавалась себе в этом — у неё не было иного выхода. Она обязана рассчитывать на привязанность к королевской власти духовенства; она должна, дабы не потерять у него почитания своей особы, предоставить взорам святош доказательство. Этим она явит готовность всегда и во всём следовать мудрым советам святых отцов и заручится нравственной поддержкой Святого престола. Она должна это сделать ещё и для того, чтобы сохранить уважение к королевской власти своего народа. Не отважится она на этот шаг — её престиж может рухнуть в одночасье. Поколеблется вера людей в справедливость и незыблемость монархии, рассыплется прахом уважение святых отцов к короне. Ведь получится, что народ прав, а она, вместо того чтобы обсудить с духовенством создавшееся щекотливое положение и попытаться общими силами с честью выйти из него, — отвернётся от них, своих советников, своей опоры.

Так она и сказала Тибо, когда он ворвался к ней, предлагая разогнать толпу, а ораторов перевешать. Она запретила ему. Это её парижане, её народ! Пусть одураченные, но всё же они её подданные, и она не имеет права выступать против них с оружием в руках. Будет только хуже.

— Ни к чему действовать силой, — прибавила она. — Епископы справятся с этой бедой мирным путём, тем более что Церкви запрещено проливать кровь.

Тибо в бессилии заскрипел зубами, а она велела ему выйти и стала ждать — бледная, сжав кулаки, вонзив ногти в ладони и с ужасом глядя на дверь. Не внимая доводам разума, её женская природа противилась такому акту собственного насилия над собой, а мозг сверлила отчаянная мысль, навеянная стыдом: «Боже мой, ведь среди них наверняка будет легат Сент-Анж… Легат!..» Её озарила спасительная мысль. Она помчалась по коридору и влетела к нему в покои, торопясь, дабы опередить епископов.

— Кардинал, спасите меня, умоляю, если вам дорога моя честь!

— Ваша честь? — Тараща глаза, легат явно не понимал. — Что случилось? Кто смеет? Назовите мне его имя, и я обрушу на него громы небесные!

— Епископы, — выпалила Бланка, с опаской поглядывая на дверь и прислушиваясь к тишине, пока что царящей в коридоре. — Они потребуют, чтобы я разделась перед ними. Понимаете?

— Разделись?! — чуть не поперхнулся кардинал, меняясь в лице. — Вы? Но с какой стати?

— Разве вы не слышите, что происходит под окнами дворца?

— Слышу и знаю. Вы что же, полагаете, они посмеют?..