— Они уже идут сюда.

— Епископы?

— Такие случаи бывали в истории. Им нужно ваше согласие.

Кардинал побледнел.

— Это святотатство! Я не позволю им!

— Я знала, что вы меня поймёте, ваше преосвященство. Благодарю вас! Я не забуду этой услуги, если, конечно, они послушают вас.

— Пусть только посмеют поступить иначе!

— Откройте скорее потайную дверь, я должна уйти. Уверена, они уже идут сюда, и мне вовсе незачем с ними встречаться.

Кардинал щёлкнул ключом в замке. Королева бросила на него благодарный взгляд.

— Успокойтесь, — тронул он её слегка за руку. — Ваш рыцарь послан вам судьбой, я же — небесами. Но… простите меня, ради бога… Вот ещё вопрос. Вы чисты? Вы и в самом деле не…

— Не тяжела ребёнком? Нет!

— Вы уверены в этом?

— Я это знаю.

— Тогда идите, ваше величество, и доверьтесь мне, — улыбнулся кардинал.

Кивнув, Бланка исчезла в темноте винтовой лестницы, где её поджидал Бильжо.

Спустя чуть больше минуты после того как за королевой закрылась потайная дверь, к кардиналу вошли епископы Нуайона, Шартра, Парижа и Бове. Изложив свою просьбу, скорее даже требование, они стояли и смотрели на него, ожидая позволения приступить к действиям и тотчас же направиться в покои королевы.

А он с негодованием во взгляде оглядывал их всех, по очереди, одного за другим. Он уже знал, что скажет им. Так диктовал ему разум, восстававший против постыдной и омерзительной по своей сути акции, которую собирались предпринять по отношению к женщине, далеко ему не безразличной. А если добавить к этому, что она к тому же королева!..

Кардинал смотрел на них, и всё существо его кипело возмущением. Как посмели они, эти псы, даже помыслить об этом? Как сумели набраться наглости требовать такого акта от королевы и прийти к нему за санкцией на это бесстыдное действие! Они забыли, кто перед ними? Его письмо Папе — и со всех этих голов полетят митры. Бланку Кастильскую! «Его» королеву! Женщину, которую он любит! Эти выскочки хотят заставить её раздеться перед ними?!

И его голос загремел, повергая епископов в трепет:

— Мечтаете поглядеть на обнажённую женщину? Захотелось лицезреть королеву Франции в костюме Евы?! За посягательство на миропомазанную особу, властью, данной мне Святым престолом, я вправе лишить любого из вас епархии и сана, после чего подвергнуть отлучению! Так кто из вас по-прежнему желает взглянуть на обнажённое тело государыни-опекунши? Поднимите руку или подайте голос. Я хочу видеть и слышать того, кто осмелится пойти против Церкви и её законов, не позволяющих как созерцать в нагом виде, так и касаться руками тела избранника Божьего!

Епископы задрожали. Ни один не посмел подать голос. Даже губа ни у кого не дрогнула: увидит легат — беда! Застыли в молчании прелаты, стыдливо опустив глаза, завздыхали, понурив головы. Не ожидали такого поворота событий.

— Запрещаю даже мысли сей греховной гнездиться в ваших головах! — продолжал кардинал, подходя ближе, чуть ли не наступая каждому на носки туфель. — Да как смели вы прийти с такими намерениями ко мне, посланцу самого преемника апостола Петра! Как повернулся ваш язык! Ты, архиепископ Санса! — Он ткнул пальцем в грудь Готье Корню. — Ты выше всех саном, тебе и ответ держать. Отвечай мне, что побудило тебя замыслить такое святотатство?

— Всему виной прихожане, — неторопливо заговорил архиепископ, кивая в сторону Мельничной аллеи. — Назревает бунт. Во избежание этого наша коллегия постановила…

— Что-о? Постановила? Даже не советуясь со мной?

— Собственно, мы и пришли по этому поводу.

— Что же она постановила? Раздеть королеву догола? Может быть, вы вознамерились после этого вывести её на балкон и показать всем этим бездельникам, которым вы не знаете, как заткнуть рты?

— Мы хотели только убедиться…

— В чём?

— Что королева не беременна.

— И для этого намеревались сорвать с неё одежды?

В ответ — сомкнутые рты, растерянные лица. Возражать было не только бессмысленно, но и опасно. Кажется, они и в самом деле перегнули палку.

А кардинал продолжал свою обличительную речь:

— А подумали ли вы о том, что любые, даже самые замечательные, качества женщины не могут исключить слабостей, присущих её полу? Чего же вы хотите от вдовствующей королевы? Разве она монахиня и давала обет целомудрия? Разве не имеет она права поступать как ей хочется после кончины мужа, которого она так беззаветно любила? С какой стати вам вздумалось уличать её в амурных делах? Кто вам позволил? Она любит? Пусть так! Кому какое до этого дело, тем более этим крикунам под окнами дворца, и вам? Её любовь служит во благо королевству, которое защищает её верный рыцарь. Разве не так? Разве нанесла её любовь ущерб интересам государства?

— Но, ваше преосвященство, — рискнул высказаться один из епископов, — что как королева и вправду беременна?

— Что с того? — набросился на него кардинал. — Или она не верная дочь Церкви? Или своей беременностью поставит под удар интересы короны?

— Мы только хотели опровергнуть наветы…

— Вы должны быть выше их и поведать народу правду.

— Вот мы и хотели узнать её…

— Таким бессовестным путём?

— Но как иначе узнаем мы истину? Кто нам скажет?

— Я! Закройте рты и не делайте таких глаз. Да, я, но это вовсе не значит, что я провожу ночи в опочивальне королевы. Её величество Бланка Кастильская поклялась мне на Евангелии, что чиста перед Богом и не носит в своём чреве бастарда. Вам понятно? А теперь идите и не смейте даже заикаться королеве Франции о том, что намеревались совершить. Успокойте народ, принесите ему какие угодно клятвы, ибо вы пришли к нему с правдой, которую он хочет знать.

Прелаты, молча поклонившись, удалились.

Народ их ждал. Он знал, что они выйдут к нему, чтобы молвить истину, ибо устами духовного лица глаголет сам Господь Бог. И они вышли, все пятеро с архиепископом во главе, в величественном молчании, сопровождаемые клириками, проследовали вдоль южного крыла дворца и остановились в нескольких шагах от аллеи Мельников.

Толпа притихла, обуянная страхом: не отлучениями ли запахло, королеву ведь осмелились обсуждать, а она миропомазана!

Человек Средневековья трепетал перед Церковью, страшась дьявола или кары Господней, а после смерти — мук адовых. Только духовенство могло указать ему путь к спасению, то есть к вечному блаженству в раю, и народ в основной своей массе благоговел перед святыми отцами, верил всему, что говорит монах или священник, тем более епископ, и безропотно выполнял все их повеления.

Хорошо зная об этом, прелатам не составило большого труда убедить толпу в её ошибочных помыслах и заставить разойтись. Распятие, которое архиепископ держал при этом над головой, окончательно развеяло все сомнения в том, что королева Франции чиста перед Богом и своим народом, который всегда будет любить.