– Привет, дружище. Рад тебя видеть.

Тело Элия было неподвижно. Лицо совершенно белое, нос заострился. Он был уже мертвец. И даже складки вокруг губ разгладились, будто все земные страдания миновали. И глаза ввалились. Но все же он был ещё здесь, ещё мог отвечать Логосу, не размыкая губ. И Логос, склоняясь над другом, также не шевелил губами, когда обращался к Элию.

– Ты держишь меня за руку, – отвечал Элий. – Чувствую. Мы заключили с тобой договор о дружбе на всю жизнь. Мою жизнь. Прости, Логос, я здорово путался у тебя под ногами.

– Нет, Элий. Ты все делал правильно. И даже вернул мне часть божественной сущности… Хотя и не все.

– Разве? У меня ничего не осталось…

– У тебя – нет. Но ты успел кое-что передать Постуму. Может, так даже и лучше. Ведь в конце концов все получилось. И мир теперь не нуждается в прямом божественном правлении. И мечта Империи осуществилась. Ибо есть только одна мечта – стать цитаделью цивилизации в борьбе с варварством. Это последнее желание, которое стоит исполнить. Остальное – лишь сильнодействующий наркотик.

– Ты прав и не прав. У Империи, как у человека, одна мечта. Но не мечта стать цитаделью. Нет. Мечта Империи – чтобы её любили.

– Ну вот, опять ты поправляешь меня. Ты – человек, меня – бога. – Логос рассмеялся через силу. – Как твоя книга? Почему ты её не опубликовал?

– Книги не получилось. Я все сжёг, чтобы у какого-нибудь подхалима не возникло соблазна потом её отдать в печать. Да, книги не вышло. Так, отдельные фразы.

– Да, там была одна, особенно мне понравилась.

– Скоро конец, – перебил его Элий.

– Ещё пару часов медики тебя продержат.

– А дальше…

– Вот об этом «дальше» я и хочу поговорить.

– Вода Леты? Новое воплощение? В кого? И надо ли? Я помню прежние жизни. Они тенями маячат в моем мозгу. Очень тяжело. Это сбивает. – Логосу показалось, что веки умирающего дрогнули. Но глаза Элий не открыл.

– Как – в кого? – Логос отвечал почти беззаботно. – Ты же гладиатор, Элий, кем ты ещё можешь стать?!

– Нет, не хочу этого.

– Думаешь, боги должны учесть твоё желание?

– Не знаю. Но я слышал, что люди выбирают себе гениев, а не наоборот. Я устал исполнять чужие желания. Дай мне наконец исполнить своё.

– Я учту. Но позволь богу сделать за тебя выбор. Помнишь, как писал Плутарх? «Добродетельные души, в согласии с природою и божественной справедливостью, возносятся от людей к героям, от героев к гениям, а от гениев – если, словно в таинствах, до конца очистятся и осветятся… – к богам, достигнув этого самого прекрасного и самого блаженного предела не постановлением государства, но воистину по законам разума»[56]. Мир не может быть равнодушным и глухим. Пусть гении вернутся. Не сразу, но постепенно. Не те, прежние. Они не смогут. Но души людей пусть становятся гениями. И твоя душа, Элий, станет гением. Первым гением этого мира.

– Чьим гением?

– Гением Империи.

– Но смогу ли я? Я не правил Империей при жизни.

– И хорошо. Зато ты всегда думал о ней.

Платиновое сияние охватило всю комнату. У изголовья кровати, на металлических деталях приборов засветились холодные белые огни. И даже оконное стекло из чёрного сделалось серебристым. И лицо Элия покрылось слоем светящейся платины. И стало казаться молодым, почти юным, точной копией того серебряного изображения на загородной вилле.

– Ты станешь новым гением Империи. Так что помогай Постуму изо всех сил. Думаю, работы тебе хватит как минимум на тысячу лет. И мы снова будем вместе. Ты и я. Два исполнителя желаний. Бог и гений.

Платиновое сияние вспыхнуло ещё ярче и стало гаснуть.

Неожиданно Элий распахнул глаза. Он хотел что-то сказать, но кислородная маска мешала. Логос снял её.

– Я хочу проститься с Постумом. Позови его, – попросил он Логоса. Голос его звучал тихо и невнятно.

Император вошёл.

– Как ты? – зачем-то спросил Постум.

– Хорошо… Во время войны с Ганнибалом… сгорел храм Надежды в Риме… Но разве исчезла сама Надежда?..

Элий хотел ещё что-то добавить. Но не смог – дыхание прервалось, и нестерпимая боль вновь пронзила сердце. Напрасно Элий пытался выговорить последнее своё слово: губы дрожали и не повиновались ему. Постум наклонился и уловил губами последний выдох отца. Глаза Элия были открыты. В последний раз Элий глянул на сына. И во взгляде его не было ни боли, ни печали. Чудилось ему, что видит он себя, молодого, много-много лет назад. В тот мир за пределом черты уносил он образ Постума как итог своей жизни. Потому что на Постума был устремлён его последний взгляд. А юноша все удерживал дыхание, удерживал Элия здесь, рядом с собой. Но уж больше не стало сил, и он судорожно выдохнул. Платиновый абрис отделился от его губ и заскользил в вышину. Заскользил и замер под потолком, будто чего-то ожидая. Постум смотрел и не мог пошевелиться.

Потом Постум вытащил из кармашка на поясе серебряный стаканчик с костями – уж много лет не расставался он с этим подарком, смял тонкостенный стаканчик в кулаке, навсегда запечатывая кости Судьбы в серебро, и вложил самодельный шарик в руку умершего. Прежде эти кости всегда сулили Постуму только удачу. Император вручал свою судьбу новому гению. Гению, которого он сам выбрал.

Платиновый абрис под потолком кивнул юному Августу и, прошив потолок, исчез. Новый гений Империи начал свой полет.

А Постум обнял обманчиво тёплое тело умершего и разрыдался.

Тем временем Гет, наплакавшись в своей кладовой, заснул. И снилось ему, что он стал, как прежде, гением. И вот он, бестелесный, кружит над Тибуром, над многочисленными павильонами и садами Адриановой виллы и в небе видит другого гения, очерченного лишь платиновым силуэтом. И Гет только хотел спросить, куда они летят, но тут в животе у него заурчало, и он почувствовал сильнейший приступ голода.

Гет проснулся. За дверью слышался шум шагов. Все куда-то шли, торопились, бежали. Почти не было слышно голосов. Лишь изредка – женский вскрик и плач.

«Я сплю, – сказал сам себе Гет. – Потому что этого не может быть».

Он закрыл глаза и вновь заснул. И сон его начался ровно с того мига, с которого оборвался.

Платиновый абрис гения встречал его в вышине.

«Бенит Плацидиан скрывается от правосудия».

«Акта диурна», канун Календ ноября[57]