Так думал Андре-Луи, рассматривая графиню внимательно и с обостренным интересом, вполне естественным для того, кто впервые увидел свою мать, когда ему исполнилось двадцать восемь лет.

Наконец он перевел взгляд на Жака, все еще стоявшего в открытых дверях.

– Сударыня, не могли бы мы поговорить наедине? – спросил Андре-Луи.

Она отослала лакея, и дверь за ним закрылась. Она ждала, чтобы он объяснил свой визит в столь необычное время.

– Руган не смог вернуться, – коротко пояснил он. – По просьбе господина де Керкадью вместо него приехал я.

– Вы! Вас прислали спасти нас! – Нота изумления в ее голосе звучала сильнее, чем облегчение.

– Да, а также для того, чтобы познакомиться с вами, сударыня.

– Познакомиться со мной? Что вы хотите этим сказать, Андре-Луи?

– В этом письме господина де Керкадью сказано все.

Заинтригованная его странными словами и еще более странным поведением, она взяла сложенный лист, дрожащими руками сломала печать и поднесла письмо к свету. Она читала, и глаза ее стали тревожными. Наконец она застонала и бросила взгляд, исполненный ужаса, на молодого человека, сильного и стройного, который стоял перед ней с таким бесстрастным видом. Она попыталась читать дальше, но не смогла: неразборчивые буквы господина де Керкадью плыли перед глазами. Да и какое это имело значение? Она прочла достаточно. Листок затрепетал в ее руках и упал на стол. Лицо у нее стало белее мела. С невыразимой грустью смотрела она на Андре-Луи.

– Итак, вы знаете все, дитя мое? – Ее голос перешел на шепот.

– Знаю, матушка.

Она вскрикнула при этом новом для нее слове, и от нее ускользнула тонкая насмешка, смешанная с упреком, с которой это слово было произнесено. Для нее время остановилось. Она совершенно забыла о гибели, которая грозила ей как жене тайного агента, и обо всем остальном – ее сознание заполнила лишь одна мысль, что она стоит перед своим сыном, рожденным вследствие адюльтера, в тайне и стыде, в далекой бретонской деревне двадцать восемь лет тому назад. В этот момент ей даже не пришло в голову, что секрет ее раскрыт и могут быть последствия.

Она сделала один-два неверных шага и открыла объятия. Рыдания душили ее.

– Вы не подойдете ко мне, Андре-Луи?

С минуту он стоял колеблясь, потрясенный этим призывом и чуть ли не рассерженный тем, что сердце его откликнулось вопреки разуму. Горькое чувство, которое испытывали они оба, было странным и нереальным, однако он подошел, и ее руки обняли его, а мокрая щека прижалась к его щеке.

– О Андре-Луи, дитя мое, если бы вы только знали, как я мечтала вот так прижать вас! Если бы вы знали, как я страдала, отказывая себе в этом! Керкадью не должен был вам говорить – даже сейчас. Он должен был молчать ради вас и предоставить меня моей судьбе. И однако сейчас, когда я могу вот так обнять вас и услышать, как вы называете меня матушкой, – о Андре-Луи, я рада, что так случилось. Сейчас я ни о чем не жалею.

– А стоит ли беспокоиться, сударыня? – спросил Андре-Луи, стоицизм которого был сильно поколеблен. – Ни к чему поверять нашу тайну другим. Сегодня мы – мать и сын, а завтра вернемся на свои места и все забудем – по крайней мере, внешне.

– Забудем? У вас нет сердца, Андре-Луи?

Ее вопрос странным образом воскресил его актерский взгляд на жизнь, который он считал истинной философией. Он также вспомнил о предстоящих испытаниях и понял, что должен овладеть собой и помочь ей сделать то же самое, иначе они погибли.

– Этот вопрос так часто предлагался мне на рассмотрение, что, должно быть, в нем содержится истина, – сказал он. – Ну что же, в этом следует винить мое воспитание.

Она еще сильнее обхватила его за шею, как будто он попытался высвободиться из объятий.

– Вы не вините меня в своем воспитании? Теперь, когда вы знаете все, вы не можете обвинять меня! Вы должны быть милосердны! Вы должны простить меня. Должны! У меня не было выбора.

– Когда мы знаем все о чем бы то ни было, мы не можем не простить. Это глубочайшая религиозная истина. Фактически в ней заключена вся религия – самая благородная религия, какой когда-либо руководствовался человек. Я говорю это вам в утешение, матушка.

Она отскочила от него с испуганным возгласом: за ним в сумраке у двери мерцала призрачная белая фигура. Она приблизилась к свету и превратилась в Алину, которая явилась по просьбе графини, переданной Жаком. Войдя незамеченной, она увидела Андре-Луи в объятиях женщины, которую тот назвал матушкой. Алина сразу же узнала его по голосу. Она вряд ли могла бы сказать, что больше поразило ее: появление Андре-Луи или то, что́ она случайно подслушала.

– Вы слышали, Алина? – воскликнула госпожа де Плугастель.

– Да, сударыня, невольно. Вы посылали за мной. Простите, если я… – Она остановилась и долго с любопытством смотрела на Андре-Луи. Девушка была бледна, но совершенно спокойна. – Итак, наконец вы пришли, Андре, – сказала она, протянув ему руку. – Вы могли бы прийти раньше.

– Я прихожу, когда нужен, – ответил он, – ибо только в такое время можно быть уверенным, что тебя примут. – Он сказал это с горечью и, наклонившись, поцеловал ей руку. – Надеюсь, вы можете простить мне прошлое, так как мне не удалось достичь своей цели, – сказал он мягко. – Я не могу притворяться, что неудача была намеренной, – это не так. Однако, кажется, мое невезение не принесло вам удачи: вы еще не замужем.

– Есть вещи, которых вам никогда не понять, – холодно ответила Алина.

– Например, жизнь, – согласился он. – Сознаюсь, что порой она ставит в тупик. Те самые объяснения, которые должны бы упрощать ее, только усложняют дело. – И он взглянул на госпожу де Плугастель.

– Полагаю, вы хотите этим что-то сказать.

– Алина! – заговорила графиня. Она знала, как опасны полуправды. – Уверена, что могу довериться вам и что Андре-Луи не станет возражать. – Она взяла письмо, чтобы показать Алине, предварительно испросив взглядом согласия Андре-Луи.

– Ну конечно, сударыня. Это исключительно ваше дело.

Алина переводила встревоженный взгляд с одного на другого, не решаясь взять письмо. Прочитав его до конца, она положила его на стол и стояла, в задумчивости склонив голову. Потом она подбежала к графине и обняла ее.

– Алина! – Это был радостный крик удивления. – Вы совсем не питаете ко мне отвращения!

– Моя дорогая! – сказала Алина и поцеловала залитое слезами лицо, которое, казалось, за эти несколько последних часов постарело на целые годы.

Андре-Луи, изо всех сил старавшийся не поддаваться чувствительности, заговорил голосом Скарамуша:

– Сударыня, было бы неплохо отложить все порывы чувств до тех пор, пока им можно будет предаться в более подходящее время и в более безопасном месте. Уже поздно. Если мы хотим убраться подальше от этой бойни, разумнее было бы не задерживаясь отправиться в путь.