прецедента. Теперь даже переписка строго под контролем. Академик С. И. Вавилов мне пишет, что Вы, конечно, можете ответить такому-то ученому, но, «разумеется, при условии правильного (в политическом отношении) освещения вопроса». Естественно, что нечего отвечать, если индивидуальный подход запрещен; требуется трафарет, и нет веры в лояльность ученого?

Конгрессы, свидания, поездки, переписка – это все является необходимыми элементами развития науки. Отказываясь от них, будет страдать первым долгом наука в нашей стране.

То засекречивание, которое сейчас имеет место, первым долгом засекречивает науку от нас самих. <…> Трудно поверить, чтобы можно было оградить ее от заграницы. Или же надо действительно построить китайскую стену.

Засекречивая науку, мы исключаем из нее главный элемент, ее направляющий и оздоровляющий, – это научное общественное мнение. Сейчас у нас нет нормальных дискуссий на заседаниях научных обществ, все боятся говорить, чтобы не подпасть под закон о государственной тайне.

Если развитие науки будет продолжаться в таком же плане дальше, то с уверенностью можно сказать, что у нас не будет действительно сильной и здоровой науки.

Второй вопрос касается запросов из-за границы на патенты кислородных машин.

Краткая история дела. С 1936 г. я работал над проблемой кислорода. Основная идея, которую я развивал, – [это] то, что значительная интенсификация основных отраслей промышленности (черная металлургия, газификация угля, искусственное жидкое топливо и пр.) возможна только [в том случае], если будет найден метод производить кислород в больших масштабах. Этот метод должен давать возможность переработки больших масс газа. Как единственный реальный метод его осуществления, я выдвигал, по аналогии с теплотехникой, турбинный метод, и получение кислорода основывал на циклах низкого давления. В опубликованной работе <…> я указывал пути осуществления этого метода и его решающее значение. После опубликования этой работы и по мере роста интереса к ней в 1939 г. на меня обрушивается группа наших и немецких инженеров во главе с Хаузеном. Но американцы (Додж и др.), наоборот, признают новизну и значение сделанной работы. Война помешала развитию этой дискуссии. Но во время войны мне с моими сотрудниками [удалось] осуществить, правда, в очень трудных условиях, постройку кислородной машины моего турбинного типа в небывалых еще масштабах и этим доказать осуществимость основной идеи. И сегодня еще московская промышленность в основном пользуется кислородом, получаемым от одной построенной мною единицы. По окончании войны и возврата из эвакуации ученых и инженеров кампания против меня растет. Если бы она держалась в рамках научной дискуссии, то все было бы благополучно. Но она перешла на явно клеветнические формы, писание писем в правительство, в которых не только мне, но и моим машинам приписывались отрицательные свойства, которых они не имеют. Хотя научная общественность и пыталась встать на мою защиту, но из этого ничего не вышло. Два года тому назад меня не только сняли с работы в главке, но совершенно лишили возможности продолжать научную работу в той области, где я считаюсь специалистом. А что касается моих кислородных машин, то, закрыв мое направление, взяли за образец старые немецкие машины, которые и стали раболепно копировать.

Но за эти годы американцы сперва повторили, а теперь стали успешно развивать мои работы. Пришли они к тем же результатам, что и я, указали на ошибки в немецких возражениях и, считаясь с хорошей перспективой моих идей, перешли на них. <…> Сейчас, например, Америка уже строит одну громадную турбинную кислородную машину по моим идеям, кислород пойдет для получения жидкого горючего, на эту одну постройку, по-видимому, будут истрачены большие суммы, чем мы в Советском Союзе истратили на все машины для всей кислородной промышленности с момента ее существования.

Но вот тут возникает интересная ситуация. Америка и, по-видимому, Англия строят наши кислородные машины, не имея юридического на то права, так как ряд основных патентов на них были взяты нами в этих странах еще в 1938 г. И эти патенты взяты на мое имя как изобретателя. Следовательно, в любое время мы можем наложить «вето» на эти машины или потребовать компенсации. Зная это, американцы и англичане добиваются покупки от нас прав на эти патенты и обращаются ко мне как [к] изобретателю.

Создалась странная ситуация. У нас не только отказались от моих машин, но запретили мне работать в этой области и строят немецкие машины, а американцы строят наши машины, правами на которые мы владеем. Но дело не так просто, оно осложняется тем, что если мы откажемся от переговоров по продаже патентов американцам и англичанам, то они, на основании некоторых законов, могут попытаться аннулировать наши права. Но если мы, например, заломим несусветные условия, то тогда они этого уже сделать не могут. (Это один из многих фокусов капиталистического патентного законодательства.) Поэтому на запросы о продаже патентов из-за границы следует относиться со вниманием и серьезно их рассматривать. К тому же, если нам мои кислородные машины не нужны, то зачем же стране терять возможный доход от эксплуатации этого изобретения за границей? К тому же, еще в 1938 г., когда мы брали патенты, я писал тов. Молотову, что хотя патенты и приходится брать на мое имя как изобретателя, но, конечно, я рассматриваю их и доход от них как всецело принадлежащие нашему государству. Поэтому я прошу Вашего указания, как надлежит поступать [в ответ] на запрос о продаже наших патентов.

Обобщая изложенное в связи с тем, что я писал в начале письма, хотел бы отметить следующее.

Сейчас, конечно, вопрос о том, что я прав и правильно решил кислородную проблему, является только нашим семейным делом и сводится к борьбе между чиновничьим самолюбием и научной правдой. Я надеюсь, что года через два-три правда победит и здесь. Но поучителен для нас весь процесс борьбы. Нужно будет признать, что советская идея завоевала признание руками американских ученых и инженеров. Самое позорное в этом деле, конечно, будет то, что в процессе борьбы мне связали руки и запретили научную работу. Но так или иначе все же прогресс будет достигнут, и этим я утешаюсь. Но теперь предположим, что вся кислородная проблема была бы засекречена и все, что у нас происходило, никому не было бы известно, кроме узкого круга специалистов. Ведь тогда чиновничье самомнение, интриги и ложь явно торжествовали бы над научной правдой.

Я думаю, что Вы оцените мое отношение, которое имеет целью поставить вопрос так, чтобы мы вынесли из этого хоть маленький урок.

Неужели же всегда мы будем доходить до оценки наших советских достижений через признание их заграницей?

Вот это и есть настоящее и вреднейшее преклонение перед заграницей.