Органически присущие большевизму нелюбовь, опаска и даже презрение к интеллигенции вообще в полной мере проявились и в отношении к военной интеллигенции. И особенно, когда ее значительная часть оказалась за тюремными запорами. Я прочитал тысячи различного рода документов об обращении следователей НКВД – нередко лейтенантов, а то и сержантов государственной безопасности – со вчерашними полковниками, комбригами, комдивами, комкорами, командармами РККА, а то и Маршалами Советского Союза и невольно прихожу к выводу, что многие из этих следователей испытывали какое-то своеобразное сладострастие от сознания своего всемогущества: вот ты командарм или даже маршал, а я всего лишь лейтенант или капитан госбезопасности, но я могу сделать с тобой что угодно. Невольно вспоминаются провидческие строки Н.А. Некрасова:

Люди холопского званья

Сущие псы иногда…

Я полагаю, что своеобразным эпиграфом к рассмотрению этих сюжетов можно было бы поместить опубликованные Р.А. Медведевым слова следователя Сухановской тюрьмы попавшему сюда микробиологу П. Здрадовскому: «Имейте в виду, у нас здесь позволено все»262.

Уже с первых минут пребывания военнослужащих под арестом персонал НКВД целой системой мер давал ясно понять всем сюда попавшим полную мизерабельность их личности. Вот как, например, следователь НКВД капитан госбезопасности З.М. Ушаков (Ушимирский) описывает вид приведенного к нему на допрос арестованного Маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского: «В гимнастерке без ремня, с оборванными петлицами, на которых совсем недавно были маршальские звезды. А на гимнастерке зияли следы от вырванных с нее знаков – орденов Боевого Красного Знамени»263. (Кстати, Тухачевский одним из первых был награжден и орденом Ленина.)

В марте 1939 г. из тюрьмы пишет Сталину старший лейтенант С.Б. Торговский: «Когда меня арестовали, то в Областной комендатуре НКВД с меня посрывали знаки различия и пуговицы как с какого-либо зверя шкуру, да еще хуже, ибо шкуру у зверя снимают осторожно, чтобы не повредить шкуру, а у меня вырывали все с мясом, а затем бросили как не человека, а как отброс в камеру при комендатуре, которую нельзя считать камерой, а в полном смысле можно считать застенком, где творится полный произвол со стороны сотрудников НКВД… Камера была маленькая, в которой сидело по расчетам устройства только 12 человек, а нас согнали как баранов 90 человек, повернуться было трудно, люди падали в обморок, теряли зрение, цинга разрушала организм, зубы выпадали». Летом «в камере люди сидели в чем мать родила, ибо невозможно сидеть одевши, ибо люди рады были содрать с себя кожу лишь бы легче было бы, а зимой спали одевшись»264.

Вообще все условия содержания подследственных были рассчитаны на то, чтобы как можно скорее сломить их волю к сопротивлению. Кормили хуже, чем самый захудалый хозяин свою скотину. Вдоволь отведавший тюремной похлебки бывший заместитель военного прокурора пограничных и сухопутных войск НКВД Западно-Сибирского округа военюрист 1-го ранга М.М. Ишов вспоминал: «В Лефортовской тюрьме пища была отвратительной. Утром приносили кусочек черного хлеба, ложечку сахара и кипяток. В обед давали черпак «баланды». В ней плавал синий капустный лист, а две ложки каши были жидки и невкусны. К ужину опять каша и кипяток. Калорийность и количество пищи были крайне незначительны. Посуда, в которой разносилась пища, вызывала отвращение. Капустные кислые щи наливались в ржавую железную миску и имели отвратительный запах и вкус. Принимать эту пищу было почти невозможно»265.

Судя по некоторым документам, даже этого донельзя скудного пайка иногда пытались лишить, дабы вынудить подследственного к «признательным» показаниям. Согласно протоколам допросов бывшего заместителя начальника политотдела 73 сд СибВО полкового комиссара А.И. Ильина, его якобы завербовал и руководил заговором в СибВО Н.Н. Кузьмин. Однако, в судебном заседании Кузьмин, член партии с 1903 г., в 20-е годы – крупный военно-политический работник, виновным себя не признал, показания, данные им на предварительном следствии, не подтвердил и заявил, что никакого заговора в войсках округа не существовало, что он всегда был верен партии и что показания с «признаниями» своей вины он дал по принуждению следователя, так как пять дней содержался без пищи266.

В народе метко говорят: «Голод – не тетка». Серьезно страдал от недостатка пищи и такой крупный деятель, как X.Г. Раковский. Он не только сам «сознался», но и пытался уговаривать сделать это и других. На очной ставке с К.К. Юреневым он, например, заявил: «Вы меня не узнали, тюремный режим имеет одно свойство, что режим питания умеренный, прибавить в весе не дают. Это действовало на мою болезнь, но потом мне стали давать некоторые льготы в смысле продуктов, но я не из-за этого сознался. Я получил продукты на третьем месяце, а стал давать показания на пятом месяце, а о японских делах я стал говорить на девятом месяце»267.

Понятно, что все эти издевательства следователями тогда нигде не фиксировались. Если же какой-либо жертве удавалось вырваться из лап НКВД, то у нее брали суровую подписку о неразглашении. И первые сведения о полном попрании человеческого достоинства в ходе предварительного следствия стали появляться только через два десятилетия – в ходе дополнительной проверки дел 1937–1941 гг. И до сих пор они надежно хранятся в архивах Главной военной прокуратуры и Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации. Но кое-что все же удалось найти и даже опубликовать.

Формы издевательства были многообразны, но в основном примитивны, грубы, злы, отвратительны. Вот 31 мая 1937 г. арестовали командира 1-й дивизии ПВО гор. Москвы комдива Н.В. Щеглова. Следствие по его «делу» вели сотрудники Особого отдела этой же дивизии Круглов, Рейтер, Толкачев и другие. Судя по результату, «поработали» успешно – комдив «признался в участии в заговоре» и на предварительном следствии, и в заседании Военной коллегии и 28 октября 1937 г. расстрелян. Казалось бы, вопрос исчерпан. Но проведенная в 1956 г. дополнительная проверка доказала, что следствие по делу комдива было проведено необъективно. Свидетель Броневой-Шерман показал, что на следствии к комдиву Щеглову, которого по службе характеризовали как «выдающегося артиллериста Красной армии», применялись всевозможные издевательства: «Щеглов был доставлен в Особый отдел округа, где он должен был стоять в коридоре со шваброй в руках и брать на караул всем проходящим. Этого издевательства Щеглов не выдержал и подписал клеветнические протоколы»268.

Арестованный 7 октября 1937 г. бывший начальник политуправления ОКДВА дивизионный комиссар И.Д. Вайнерос как «неразоружившийся враг народа» 28 суток сидел в наручниках269.

Чтобы сломить последние остатки воли у подследственных, многие следователи и другие сотрудники НКВД, зверея от запаха крови, применяли самые изощренные издевательства, стремясь тем самым превратить вчерашнего боевого красного командира в беспомощное, скулящее от уничижения существо. В письме к Сталину уже упоминавшийся старший лейтенант С.Б. Торговский свидетельствует: «Сидя весь май месяц (1938 г. – О.С.), я видел, как во время оправки часовые и конвоиры били людей прикладами, толкали людей прямо в испражненные места и люди пачкались, иначе говоря, с людьми обращались очень зверски, чего я не ожидал и никогда не думал». Бывший начальник школы партактива старший политрук А.Я. Крумин в апреле 1939 г. обращается к «старшим партийным товарищам» Сталину и Мехлису: «38 дней я находился в камере пыток. Раз в день давали суп без ложек, два раза пускали в уборную… оправлялись в кальсоны, портянки, шапки, галоши… В баню не пускали месяцами»270.