Однако за все приходится платить. Богатые заимодавцы не вкладывают свою ликвидность в государственный сектор просто за красивые глаза короля. Кредиторы и финансисты ожидают от своих «государственных» капиталовложений дивидендов, по меньшей мере равных или более высоких по сравнению с тем доходом, который принесла бы, при прочих равных условиях, земельная собственность. Помимо этого вознаграждения, в целом естественного, эти люди ждут от Его Величества или его администрации (как награды за хорошую и верную службу, которую они выполняют подобным образом, в звонкой и полновесной монете) «милостей, даров, пенсий, незаконных доходов, сверхзаконных льгот и назначения своих друзей на чиновничьи должности». Симбиоз между финансами и монархией образуется благодаря взаимной и постоянной циркуляции денежных потоков и милостей. Государство при этом функционирует одновременно и как очень крупная фирма, крупнейшая для своего времени, и как мафиозная структура, как замкнутый круг в форме короны, где переплетены люди финансов и власти. В центре монархо-финансового комплекса находится королевский двор, как кран, из которого льются милости, и как геометрическое сосредоточение раздачи пожалованных пенсий.

Итак, в первой половине XVII века насчитывается несколько тысяч финансистов на несколько десятков тысяч чиновников. Первые в своем большинстве происходят из вторых. Отметим, что этими первыми становятся, как правило, выходцы из чиновничьей среды или из судейского сословия среднего уровня. Историки опровергли басню о денежном человеке — «сыне лакея», эта родственная связь, даже если она встречается, абсолютно не верна для социального происхождения группы откупщиков в целом: она состоит из выходцев из хороших семей, но не из семей высокого происхождения. Презираемые тем не менее за свою «вымогательскую»[145] деятельность, они стараются компенсировать, насколько могут, это презрение, которое их тяготит. Поэтому они «отыгрываются» роскошью своих замков, своих особняков, в первом ряду которых можно назвать прекрасный парижский дом банкира Цамета (улица де Ла Серизе), где часто бывал Генрих IV в свои лучшие и худшие времена. Однако, какими бы ни были попытки продемонстрировать свое богатство, матримониальная блокада сохраняется: она почти всегда мешает дочерям финансистов, хотя у них прекрасное приданое, выходить замуж за принцев или высших аристократов. Эти девушки благодаря браку все же поднимаются на достойный уровень социальной иерархии, чуть более высокий, чем тот, к которому онил принадлежат по своему происхождению. Располагая хорошим приданым, они «заново золотят порой облезший герб» молодых людей и крупной знати из самого видного «дворянства мантии». Когда у государства не хватает денег, общественное презрение, которое окружает финансистов, дает хорошую возможность сделать их козлами отпущения, у которых добровольно или силой изымают несколько сотен тысяч ливров с помощью Судебной палаты, созданной для подобных случаев: четыре палаты такого рода были учреждены в 1597-1607 годах; они заставляют наиболее бесчестных финансистов вернуть награбленное, хотя и не полностью, но щадят некоторых казначеев, даже сильно скомпрометировавших себя, если они находятся в милости при дворе, у короля и его окружения.

Финансы, откуп податей и налог на соль являются постыдными, но необходимыми составляющими Французского государства. Чиновничество, «дворянство мантии», напротив, считается благородной структурой нашей монархической системы. Оно тесно связано с финансами, будь то по общему семейному происхождению или по приданому дочерей финансистов, которое призвано помочь «опериться» молодым чиновникам, вступающим с ними в брак. Конечно, «дворянство мантии» стоит государству определенных финансовых затрат, потому что судейским чиновникам нужно платить жалованье (хотя и небольшое). Но оно приносит, возможно, больше, оно действительно платит в казну знаменитый налог — «полетту», ежегодную плату за право, которое гарантирует передачу по наследству и «продажность» чиновничьих должностей. К тому же еще более значительный доход дает продажа должностей, которые приобретатели определяют как «особые дела»; подобные «дела» представляют в среднем 7,4% доходов государственной казны в 1600-1610 годах, эта доля в бюджетных поступлениях будет еще большей при Ришелье, когда налоговое бремя увеличится. Государство богатеет, строится, развивается и «обрастает ветвями» благодаря предоставлению чиновничьих должностей за деньги. В период процветания при Генрихе, когда растут валовой продукт и национальный доход, спрос на чиновничьи должности со стороны обеспеченных соискателей быстро увеличивается. Это — показатель, который не обманывает: номинальная стоимость налогов более чем утроилась за 15 лет, которые к тому же нельзя назвать инфляционными и которые охватывают период от вступления Генриха IV в столицу до удара кинжалом, нанесенного Рава-льяком. В первые два десятилетия XVII века «особые дела» реализуются на «рынке продавца».

С приблизительно 25 000 чиновников, имевшихся в 1610 году, еще трудно держать крепко в руках королевство, даже «запереть его на замок», как это будет сделано в 1665 году при Кольбере, который сам руководил 46 047 чиновниками (минимальная цифра). Но это королевство уже совсем не является «недостаточно управляемым», как это было еще в 1515 году с 4 041 чиновником (также минимальная цифра), чьими судьбами распоряжался молодой Франциск I. Чиновники располагаются, согласно стратификации судебных должностей, в соответствии с архаичной табели о рангах, которая была установлена сотни лет назад дворянством старинного происхождения. Они образуют элиту, контролирующую государство, земельную собственность, поместья крупных сеньоров, образование. Многие из них, находясь на верхушке группы, входят в ряды служилого дворянства, которое успешно конкурирует с поместным дворянством, старой родовой аристократией. Как говорит Луазо, дарованное по должности дворянство противопоставлено родовому дворянству. Будучи первичными или вторичными элементами «техноструктуры» и политического класса, чиновники представляют собой «питомник» интеллигенции. Французская культура в XVII веке занимает важное место на Западе. Этим она в значительной мере обязана чиновничьему сообществу, основательно воспитанному в духе гуманизма в коллежах иезуитов и ораторианцев, число которых увеличивается везде благодаря католической реформе, спросу буржуазии и монаршим милостям.

Прекрасные рассуждения о чиновничестве, или «дворянстве мантии», в первые годы XVII века даны в сочинениях Шарля Луазо, идеолога государственной службы во времена Генриха IV. В основе государственной системы, такой, как ее рассматривает автор, лежат социальный и моральный порядок в целом и сословия, или «штаты», иначе говоря — один или несколько высших социальных слоев, состоящих из благородных семей, которым вследствии их добропорядочности, происхождения, воспитания и богатства могут быть доверены функции государственного управления. Члены этих групп по назначению короля способны занять ту или иную чиновничью должность или заниматься тем, что Луазо уже четко называет государственной службой. Те же люди, конкурируя со знатью, происходящей из старинных родов, могут также иметь доступ к другой форме власти — сеньории, которая сама восходит к средневековой традиции, в то время как чиновничество — молодое сословие, оно существует не более ста лет. Чиновничья служба предполагает лишь исполнение государственной власти. Другая властная структура — власть крупных титулованных феодалов — сеньория обладает частицей государственной власти, но в этом случае давно узурпированной, в действительности она заключается в осуществлении на местах юрисдикции и полицейских функций через посредство чиновников, представляющих сеньора (здесь опять чиновничьи должности, но уже не королевские) на территории земельного или поместного владения. На вершине этой системы с двойным управлением — омоложенной и староватой — восседает король. От имени Бога он обладает верховной суверенной властью, по определению Бодена, правом управления многими родовыми домами, распоряжения абсолютным и вечным могуществом государства (или, как тогда говорили, республики). Эта суверенная власть тем не менее является абсолютной лишь при поверхностном изучении. Фактически она вписывается во вполне определенные границы, к тому же отвечающие интересам подданных монархии: границы, подобным образом определенные, проложены согласно божественной воле и особенно моральным повелениям религии; они строятся на уважении таких прав человека, как право на свободу, общественная польза и право собственности; потому что монархия ни в коем случае не рабский деспот. И наконец, названные границы определены основными законами королевства, а именно Салическим законом, утвержденным когда-то на основе узаконенного «обычного» права, основанного на старинных обычаях.