— Без нашей крысы-ведьмы не обойтись, — сказал он, проверяя прутья.

— Я не встречал ее давно. Может, уже переродилась? — спросил Мамур.

— Нет, она еще тут, — ответил шаман. — Иногда является ко мне и просит о помощи. Но приходит и пропадает, когда вздумается…

— Строптива, тварь… Что ей надо?

Шаман помедлил с ответом. Мамур не переспросил, хотя желтоглазая ведьма была их общей тайной.

Перед обрядом следовало хорошенько накормить и приласкать бубен. Шаман обильно полил его кожу чаем, протер бубенцы маслом, а обручи напоил молоком. С трудом вытащил из сундука бурку с амулетами и талисманами. Завязал на запястьях святые шнурки.

Потом они бережно сняли тряпки с идола и поочередно припали к его агатовым, навыкате, глазам. Идол Айнину буркнул в ответ что-то каменномилостивое: разрешил. Напоследок еще раз огляделись. Залили очаг и, выбравшись на тропу, зашагали в горы. Конь двинулся было следом, но Мамур отогнал его, и тот покорно остался охранять пещеру.

Они двигались в зудящей тишине. С далеких ледников били слепящие искры. Запахи царили кругом. На другой стороне ущелья, в сиреневой дымке, среди темных деревьев, укутанных мантиями мха, возвышались горки древних камней — собственность бога Бузмихра, который забавляется ими, перекладывая с места на место и строя замысловатые знаки. Бузмихр — отец всех зверей и жуков, без его вздоха и шерстинка не упадет со шкуры оленя.

Мамур по пути обламывал сухие ветки бука и кидал их в корзину. Шаман с посохом на плече спешил следом. На посохе болталась клетка. Идти было радостно. Мысленно он был уже там, куда шел. После очищения он весь был налит силой, которая росла. Деревья делились с ним упорством. Камни давали крепость. Травы наделяли стойкостью. Птицы учили свободе, а пчелы — благоразумию. От гор шли такие мощные потоки силы, что шамана покачивало под их упругими порывами, и раз, не выдержав, он даже пролетел несколько шагов, чем вызвал смех брата Мамура.

Так шли они несколько часов подряд. Мамур всё ускорял и ускорял шаг, так что шаман в своей тяжелой бурке стал отставать. Да и не мудрено — спереди бурка украшена стрелами и амулетами, гремевшими на ходу. Сзади, на спине, медвежьим волосом были вышиты глаза и уши. Вместо пояса — кожаные веревки с головками змей. Башлык с колокольцами.

Вдруг Мамур будто с ходу наткнулся на что-то и замер. Шаман успел заметить, как внезапно съежилось и посерело лицо брата, покрылось сетью морщин, как набрякли щеки и задвигался лоб, как неузнаваемо изменился весь его облик. Мамур вмиг стал разительно похож на их Учителя. И его голосом проговорил скороговоркой:

— Я с вами! Я тут! Я рядом! Я в помощь!

Потом его лицо отмякло, стало разглаживаться. Морщины ушли. Лоб замер. Глаза стали другими. И Мамур вернулся в себя, повалившись на землю. А шаман вдруг угрюмо подумал: «Почему Учитель вселился в него, а не в меня?.. Или мерзкий Бегела заткнул мне уши своей волосатой лапой так, что я оглох?..» Но он тотчас прогнал эти мысли, ибо их двое, но дыхание у них одно. И какая разница, в кого вошел дух Учителя?.. Мамур сейчас чист, а он, шаман, грязен: попал в болото и упустил беса. Духу Учителя просто легче войти в брата, чем в него. Вот и всё. Какая разница, если дыхание одно и едино?

Они выбрались на горный луг, уселись рядом и стали ждать полуночи. Каждый был погружен в себя. Это было самое опасное время — они пока без защиты и брони, во владениях горного демона. Без его согласия успеха не будет. Надо ждать.

Ровно в полночь раздался шелест — по лугу кто-то шел. Вот стали явственно слышны шорохи — как будто кто-то косит траву. Темное пятно уже рядом. Главное — не смотреть гуда и думать, что это просто одинокий крестьянин валкой походкой спешит в их сторону… Но следует встать и стоя ждать, пока он пройдет.

Когда крестьянин, не глядя, опустив голову, проходил мимо, на них пахнуло жаром, а с чистого неба закапал дождь. Они невольно дернулись. Он обернулся. Можно было разглядеть, что у крестьянина волчья голова на голой свиной шее, скрытой под воротом рубахи, а из груди выпирает острый горб.

Что-то одобрительно рыкнув, оборотень в глубокой задумчивости пошел дальше. На спине у него тоже был горб.

— Очоки разрешил, — сказал шаман с облегчением.

— Надо приступать, — Мамур поднял с травы корзину.

Глава 7

Бес валялся в лесу ни жив ни мертв. Сок папоротника не помог — раны не затянулись, даже покрылись розовой ржавчиной. Наползала сонливость и дурная тяжесть. Виной тому было не только увечье, но и жирная пища джунглей, которая реяла и роилась вокруг и сама лезла в пасть. Всюду шла непрерывная бойня. Все пожирали всех. Другим мученьем был плотный, почти липкий от густоты воздух. Привыкший к горному эфиру, бес задыхался. Донимала жара. Он готов был содрать с себя шкуру. Духота гнала к воде. Завидев заводь, он бросался в нее, распугивая водяных, которые недовольно тянули свои длинные гусьи шеи, пытаясь цапнуть его.

— Жарища-ща! Душнота-ата! — вопил он, отбиваясь от водяных гадин.

И всё время почему-то лез в башку Черный Пастырь, служивший свои обедни в пещере Сакаджиа, куда со всего Кавказа собиралась нечисть послушать своего верховода. Этот Черный Пастырь был из благородного рода тех мощных демонов-ангелов, которые когда-то жили на небе, но за дела свои были сброшены в тартарары. Раньше его звали Дагон, он имел четыре крыла, человечье лицо и помогал роженицам, больным и убогим. Но потом имя свое утерял, крылья усохли до квелых придатков, а морда превратилась в угрюмую дряблую маску.

В полнолуние он читал пастве короткие, но страшные проповеди, глядя перед собой шальными глазами, полными светлой влаги.

Иногда он возникал в облике короля на осле, иногда — в виде вставшей на дыбы свиньи, иногда — голой девкой с клеймами на отвислых грудях. Его лапы были прижаты к бокам вроде индюшачьих крыльев. Один рог всегда тлел и чадил. Злобно-суровый, он раз за разом лишал бесов каких-нибудь надежд:

— Ваша дорога идет вниз, вниз, вниз! Вы были людьми, зверьми, а теперь вы — бесы во веки веков, и нет вам дороги назад! — зловеще предрекал он неминуемый конец. — Ваше будущее — в мокрице! В дерьме и слизи!

Демоны начинали недовольно шуметь, выть, топать вывернутыми ступнями, звенеть копытами, но Пастырь, надежно защищенный от всего земного, брызжа горячей горькой слюной, возбужденно продолжал поносить их, уверяя, что его мохнатое величество блядомудрый Бегела давно забыл и думать о них, обрек на смерть, отдал в заклад духу Задену и выкупать не собирается. А дух Заден только и ждет своего часа, чтобы окунуть их в кипящую лаву и стереть в огненную пыль.

Черный Пастырь запугивал, сеял страхи и панику и никогда не скрывал своего презрения к пастве:

— Вот вы, вечно голодные, пустые, лживые и грязные выжиги — кому вы нужны? Завтра вы станете гнидами и вшам, потом падалью и навозом. Думали вы об этом? И думать вы не в силах — у вас вместо мозгов дерьмо и слизь! Вы были мелкими, подлыми и дрянными людишками и поплатились за это. Вы были горды, завистливы, похотливы, лживы — и вот расплата за всё! Земля вздохнет свободно, когда вы уйдете с нее прочь! Вам одна дорога — в гной и перегной! Ни в небе, ни под землей, ни в зените, ни в надире — нигде нет для вас места! Вы одиноки, как камни! И даже в аду, где плавятся души и тлеют сердца, где огненные скребки скоблят влагалища развратниц и каленые сверла буравят задницы суккубов — даже там вы не нужны, даже там нет для вас угла и угля! — гремел он, оборачиваясь то дымом, то зверем, переходя от одного беса к другому и глубоко заглядывая в их красные, налитые страхом глаза.