Дверцы лифта открываются, и ощущается ледяной ветер, дующий с загородных сельхозугодий. Лестничная площадка лишь с одной стороны огорожена невысокими перилами и открыта всем стихиям. Нешина квартира примерно в середине дома. Когда я добираюсь до нее, входная дверь уже приоткрыта. За порогом стоит Неша – кто же еще? – придерживая край двери костлявыми пальцами с длинными ногтями. Я вижу половину ее лица – правый глаз, кожу с преждевременными морщинами, облачко седых волос. Неша куда старше, меньше и тоньше, чем я осмеливался себе представить.

– Показывайте то, что хотели, и уходите.

– Надо бы сначала поговорить. – Я поднимаю руки с онемевшими пальцами. – Все, что я сказал вам, – правда. Несколько часов назад я сбежал из психбольницы. Меня уже наверняка хватились.

– В таком случае уходите немедленно.

– Я был в Матрешке, Неша. Не хотите узнать, что со мной случилось?

Дверь открывается чуть шире, и я вижу еще часть Нешиного лица. Передо мной лицо старухи; впрочем, в нем еще просматривается молодая Неша, сильная, целеустремленная женщина, которая не отказалась от своих убеждений, даже когда государство объявило их противоречащими официальной политике.

– Я слышала сплетни. Якобы вы сошли с ума.

Я равнодушно пожимаю плечами.

– Я и впрямь сошел с ума во время обратного полета. Это спасло меня. Если бы я не сошел с ума, то не стоял бы сейчас перед вами.

– Вы сказали, я должна что-то узнать.

– Уделите мне немного времени – и я уйду, обещаю.

Неша оглядывается. На ней шаль какого-то непонятного цвета.

– В квартире ненамного теплее. Когда вы позвонили в домофон, я обрадовалась, что это мастер пришел чинить отопление. – Неша замолкает, что-то обдумывая, потом добавляет: – Я дам вам попить и найду для вас другую одежду. У меня остались вещи покойного мужа – пусть хоть кому-то пользу принесут.

– Спасибо.

– Зря вы ко мне пришли. Это навредит и вам, и мне.

– По-моему, вред уже нанесен.

Неша пускает меня за порог. Ей кажется, что квартира холодная, но для меня она теплая, как печь. А после больничных палат – еще и роскошная. Мебели немного, все старое, вытертое, но еще вполне крепкое. На низеньком журнальном столике стоит ваза с поблекшими пластмассовыми цветами. На стенах – картины, за исключением участка, на котором нарисован телевизор. По углам краска уже облуплена, так что скоро к Неше придут и обновят рисунок.

– Отключить его не могу, – оправдывается Неша, словно я упрекнул ее. – Телевизор можно отскрести, но они снова явятся и нарисуют его. За телевизорами следят пристальнее, чем за отоплением, а еще злятся, если понимают, что рисунок поврежден намеренно или его прятали за картинами.

Вспоминаются неумолкающие больничные телевизоры и различные ухищрения, на которые идут пациенты, чтобы заблокировать их или заглушить звук.

– Понимаю. Можете не объяснять.

– Нынешний мир мне не нравится. Я достаточно стара, чтобы помнить другую жизнь. – Неша снисходительно машет рукой, отгоняя воспоминания о лучших временах. – Слышу я теперь плоховато. Наверное, это подарок судьбы.

– На подарок не очень похоже. – Я показываю на вытертые кресла. – Можно мне сесть?

– Делайте что хотите.

Я опускаю свое измученное тело в кресло. Мокрая одежда липнет к коже.

Во взгляде Неши читается что-то похожее на жалость.

– Вы и впрямь космонавт?

– Да.

– Могу приготовить вам чай.

– Да, пожалуйста, что-нибудь горячее.

Неша уходит на соседнюю кухню. Одета она так, как одевалась лет в тридцать, но с поправкой на холод и старческую немощь, – в ветхие джинсы, несколько джемперов, шарф и коричневую шаль. Даже в квартире она носит меховые сапоги. Многослойная одежда создает иллюзию объема, но я вижу, до чего она худая – как хрупкая нахохленная птичка. Что-то птичье есть и в том, как нервно и судорожно она передвигается по закоулкам своей квартиры. Гремит чайник, скулит кран, неохотно капает вода, и Неша возвращается.

– Придется подождать.

– Сейчас везде приходится ждать. Во времена моей молодости старики жаловались, что жизнь течет слишком быстро, они, мол, не успевают. Теперь нам с вами так не кажется. Та жизнь осталась позади – мы успели, а вот она…

– Сколько вам лет?

– Пятьдесят один.

– Не сказать, что много. Я почти на двадцать лет старше. – Неша смотрит оценивающе, и я догадываюсь, о чем она думает. Вне сомнений, я выгляжу старше. Космос сделал свое дело, больница тоже. Порой я смотрю в зеркало и вздрагиваю, видя чужое лицо. – Во время полета с вами случилось что-то ужасное, – заключает Неша.

– Со всеми нами.

Неша наливает чай.

– Думаете, я вам завидую? – спрашивает она, когда я делаю глоток.

– С чего вам завидовать мне?

– Вы были там, вы видели ее вблизи, вы проникали внутрь. Космонавты считают, что все астрономы одинаковые. Вы летите в космос, если повезет, смотрите на Вселенную сквозь армированное стекло, которое запотело от дыхания и искажает картинку. Это как навестить друга в тюрьме: только смотришь, а прикоснуться нельзя. Вы считаете, что мы этому завидуем.

– Ну, лучше полететь и подобраться вплотную, чем не летать вообще.

– Я оставалась на Земле. Я прикасалась к Вселенной мысленно, через математику. Запотевшее стекло нас не разделяло, только море цифр. – Неша окидывает меня строгим взглядом. – В числах – самая истинная истина, самая близкая близость.

– По крайней мере, мы оба тянулись к истине, да? – Я заговорщицки улыбаюсь: не для того я пришел, чтобы спорить о лучшем способе познания природы. – Сейчас этим почти не занимаются. На науку денег нет, на космические полеты и подавно. Но мы сделали великое дело. Нас могут вычеркнуть из истории, только ценности наших деяний это не умаляет.

– А моих?

– Вы – часть наших деяний. Все ваши статьи я прочел задолго до того, как был отобран для полета на «Терешковой». Поэтому много лет назад я пришел на встречу с вами. Но задолго до того… я уже понял, чему хочу посвятить жизнь. Когда появилась Матрешка, я был молод, но не настолько, чтобы не мечтать и не строить планы.

– Небось сейчас вы об этом жалеете?

– Бывает, но не всегда. Не чаще, чем вы жалеете о содеянном.

– Во времена между двумя Союзами было иначе. О своих убеждениях говорили открыто.

– Так вы не жалеете о своих высказываниях?

– Мне было проще, чем ему.

Пауза. Я рассматриваю фотографию на кофейном столике: молодые мужчина и женщина держатся за руки перед незнакомым мне старым собором или церковью в европейском городе, которого я никогда не видел. На них яркая одежда с надписями, солнечные очки и лыжные шапочки. Оба улыбаются. Небо пронзительно синее, словно нарисованное типографской краской.