– В Скилмере говорили об аскерамском гостеприимстве. – Она помолчала. – Отзывались о нем плохо.

– Если он будет осторожно расходовать паек, они его поддержат, – сказала я, потом развернулась, чтобы обратиться ко всей Троице разом. – Я хотела бы знать о ваших планах, если вы не против. Намерены ли вы болтаться на орбите, пока Орвин не доберется до Аскерама?

– Я бы предпочла узнать, способны ли мы на прыжок сейчас, а не три недели спустя, – проговорила Йесли.

– Согласен, – сказал Спрай. – Отправляя Орвина вниз… ты не забыла предупредить, что мы можем вернуться?

– Я сказала, что это может произойти не скоро. Но, думаю, он никогда не перестанет наблюдать за небом.

– И нервничать при этом, я надеюсь?

Немного помолчав, Йесли произнесла:

– Даже не знаю, как оценить произошедшее. Ты нарушила постановление Троицы, Скар, и на это нельзя просто закрыть глаза.

– Я и не ждала.

– Однако я не уверена, что это можно считать преступлением. Даже если так, боюсь, у нас нет названия для твоего поступка.

– Но ее нельзя оставить без наказания! – возмутилась Сакер.

Спрай лишь сухо рассмеялся:

– Сакер, посмотри по сторонам. Мы вырваны из нашего времени, заброшены в темные века, нам сообщили, что некий чуждый ужас в любой момент может вернуться и убить нас. Наш корабль наполовину мертв, и у нас есть лишь слабый шанс спасти крохотную часть его знаний прежде, чем все забудется. Среди нас встречаются и святые, и грешники, и благодаря Скар мы понятия не имеем, кто есть кто. Это наш особый круг ада, заключенный в металлические стены, с прыжковым двигателем, способным уничтожить нас, как только мы попытаемся его запустить. Напомни мне, пожалуйста, что из этого не является наказанием?

– Все нормально, – сказала я. Я была признательна Спраю за его слова, но понимала, что у меня почти нет надежды отделаться так легко. – Я знала, что делаю, и ожидала наказания. Я нарушила наши законы, но это не значит, что я не уважаю закон.

– Я могу еще кое-что добавить, – негромко произнес Прад.

– Продолжай, – сказала Йесли.

– Скар хотела, чтобы я не был замешан в ее заговор. И поэтому ударила меня, чтобы казалось, будто она меня принудила. Но на самом деле, поняв, что именно она задумала, я охотно поддержал ее. И горжусь этим.

– Осторожнее! – воскликнула Сакер.

– О, я очень осторожен. Терпеть не могу риска. Скар это отлично знает. Но я горжусь тем, что мы сделали. Хорошо, что мы не убили этого человека, хорошо, что мы дали ему шанс сделать что-то хорошее.

– Не сделает он ничего хорошего, – сказала Сакер.

– Может, не сделает, а может, сделает. Все мы меняемся. Кто сказал, что Орвин не изменится со временем? Как минимум, это будет интересный эксперимент. И он почти ничего нам не стоил.

– Кроме тела, – сказала Сакер. – Мы могли бы использовать его кожу и кровь.

– Боюсь, в будущем у нас не будет недостатка в трупах, – вздохнул Прад.

Мне мало что осталось рассказать. Меня так и не наказали за мое единственное преступление, как бы оно ни называлось. Я осталась свободной женщиной. Преломляла хлеб с лучшими и худшими из выживших и оставила свою долю крови на стенах. Бо́льшая часть моей жизни ушла на то, чтобы вырезать эти слова.

Мы совершили прыжок, и мы выжили.

Сотня прыжков, сотня систем. Вечное осознание того, что они могут где-то сидеть и ждать, чтобы снова отравить наши звезды и отнять у нас науку и технику.

Пока что мы не нашли их. И они не нашли нас.

А мы подняли сотню планет из тьмы. Или попытались. Не сомневаюсь, что иногда мы причиняли больше вреда, чем пользы, – продлевали страдания, вместо того чтобы положить им конец. Но что еще нам оставалось? Нам нечем было руководствоваться, кроме интуиции. Мы могли черпать мудрость только в знаках, что сами нанесли на стены, еще когда наш мир был юн. И никто из нас не был рожден для этого. Война сделала нас теми, кем мы были, – предателями, трусами, убийцами и садистами. Все мы были отребьем, в том или ином смысле. Даже лучшие из нас иногда лгали о своих деяниях и о том, что привело нас на борт «Каприза».

За пару лет до смерти Прад сказал мне, что отыскал в считывании данных моей медленной пули некую аномалию – крохотную, которую трудно было заметить. Тогда я вспомнила, что он упоминал об поврежденных участках. Возможно, это были всего лишь случайные повреждения, образовавшиеся за те столетия, что мы пролежали в гибернации.

А может, и нечто другое. Например, признак того, что содержимое моей пули намеренно изменили до того, как я попала на корабль.

Что одну историю заменили другой.

Это странно, потому что здесь и сейчас, в конце моей жизни, или почти в конце, я не могу сказать, прав был Прад или ошибался. Мне следовало бы это помнить, но я не помню. Любовь моей матери к стихам Джиресан, моя сестра Ваварель, моя семья, представления моего отца о чести, время, которое я провела на войне, моя стычка с Орвином. Действительно ли это все было со мной, или я украла память у другого солдата? Прад сказал, что в хаосе, наступившем после заключения мира, такое было возможно. Если сейчас пулю можно изменить, перезаписать, это могло произойти и тогда. Следовало лишь потратить достаточно денег и усилий.

Но с той же вероятностью это может быть случайная аномалия.

Я говорю это сейчас потому, что мне больше нечего терять. Я помню лишь то, что я вырезала на стенах. Эти знаки – все, что определяет меня. Если меня не звали Скар, то я определенно стала Скар. И я пыталась поступать правильно.

Я говорю об этом сейчас, потому что другого шанса не будет. Я умираю, сомнений быть не может, но у меня еще остается несколько месяцев. В моей голове растет опухоль, которую хирурги не могут излечить. Она давит на глазные нервы и мешает мне видеть. Это объясняет, почему я делаю ошибки в записях и почему мне трудно сосредоточиться.

При лучшем раскладе у меня есть год. Самое время что-то изменить.

Вскоре, незадолго до того, как мы снова совершим прыжок, я спущусь на очередную замерзшую планету. Шансов на мое возвращение нет, как и шансов на то, что медицина этого мира хоть чем-нибудь мне поможет. Как и у Орвина, у меня будет немного времени, чтобы предложить свою помощь. В отличие от Орвина, который, возможно, знал меня лучше меня самой, я не жду, чтобы мои старания оценили по заслугам – во всяком случае, при моей жизни. Но, возможно, когда вы вернетесь, то решите, что я хорошо потрудилась.

А до тех пор – кем бы я ни была, что бы я ни сделала, кем бы ни были вы – не поминайте лихом.

Я называла себя «Скар». Я была солдатом на войне.

Я приложила руку к этим словам.