империей или национальным государством? По моему убеждению, и тем, и другим. В этой позиции я не одинок. Так оценивал нашу страну Петр Струве: «С точки зрения историко-социологической, нет в образовании государств различий, быть может, более основных и решающих, чем различия между единым национально сплоченным, национально целостным государством и Империей, образуемой из объединения под какой-то единой верховной властью разнородных в национально-этническом смысле территорий. То, что делали и сделали московские цари, уже было в одно и то же время и образованием национального государства, и созданием Империи»[856]. Взгляд на дореволюционную Россию не просто как на империю, но как централизованное государство с федералистскими и культурно-автономистскими элементами нашел свое место и в западной историографии. Ее представители вслед за гарвардским профессором-эмигрантом Михаилом Карповичем не защищали «империю как таковую; скорее они пытались написать историю России в большей или меньшей степени как историю национального государства, или, по крайней мере, национального государства, находящегося в стадии формирования»[857]. Валерий Тишков, подтверждает: «Россия накануне революции была как империей, так и национальным государством на основе многонародной нации»[858].

Первая мировая война показала относительную слабость внутренних государственных скреп, особенно в условиях, когда австро-германская коалиция предпринимала небезуспешные попытки разыгрывать карту национальной самобытности и прав на самоопределение населявших ее народов. «В ходе мировой войны великие державы стали использовать поддержку национального сепаратизма в лагере соперника без ограничений, характерных для предшествующего периода, когда они больше были озабочены сохранением определенной солидарности между империями в борьбе с национальными движениями»[859]. Особенно успешно это удавалось делать Центральным державам на западных окраинах, ощутивших на себе не только мощь пропагандистских машин противника, но и все тяготы войны. Брожение наблюдалось и в других регионах — Закавказье и даже в Средней Азии.

Центральная власть активно противодействовала агитации неприятеля и центробежным тенденциям, создавая специальные органы (в частности, Особый политический отдел МИДа), экспериментировала с реформами системы управления окраинами, пробуя самые различные рецепты, порой противоположные и взаимоисключающие. Но даже учитывая обострение национального вопроса в годы войны, можно ли говорить, что национально-освободительные движения разорвали Империю изнутри и вызвали революцию? Ответ найдем, проанализировав ситуацию в различных национальных регионах и с различными этническими группами.

Польша

«Над польской политикой России со времен Венского конгресса тяготело незрело продуманное и неудачно проведенное в жизнь присоединение к империи той части польских земель, которая получила у нас название Царства Польского, — писал глава МИДа Сергей Сазонов. — …Между Россией и Польшей лежали, как зияющая пропасть, три века почти непрерывной войны, в которой Польша часто играла роль нападавшей стороны и нередко бывала победительницей»[860].

После разделов Речи Посполитой Екатерина II произнесла знаменитые слова о том, что «мы взяли только свое». Это имело в ее устах и династический смысл — то, что принадлежало Рюриковичам, и национальный — земли Киевской Руси. Ее внук Александр I считал раздел Польши противным его понятиям о справедливости и признал за нею право на представительное правление, даровав конституцию, систему местного самоуправления, свободу печати и право иметь армию. «Два восстания — в 1830 и в 1863 году — были сочтены русскими монархами совершенно освобождающими их от всех прежних обязательств по отношению к польской нации и поставили поляков в положение неблагонадежных подданных: они были лишены возможности увеличивать свое материальное благосостояние приобретением новых земель и расширять свои духовные богатства свободным исповеданием национальной религии и употреблением национального языка»[861], — возмущался Максим Ковалевский. После жестоко подавленных восстаний в Царстве Польском (формально его не существовало с 1832 года, но этот термин продолжал использоваться для обозначения польских губерний Российской империи), которое лишилось большинства атрибутов автономии, проводилась довольно последовательная политика русификации. Вплоть до 1905 года преподавание (кроме катехизиса для католиков) велось на русском языке, польский изучался только в средних и высших учебных заведениях Варшавского округа и девяти западных губерний. Губернское, уездное и городское самоуправление там не создавалось.

Национализм латентно присутствует в любом обществе, тем более чувствующем национальное унижение. Но только элиты и, прежде всего, интеллектуальные способны его актуализировать, поставить надело борьбы за собственные политические цели. Лояльность польской элиты была расколота между разделившими страну империями и определялась, главным образом, по принципу наименьшего из зол. Были люди как симпатизировавшие России, понимая, что своим благосостоянием Царство во многом обязано Петербургу, так и фанатично ее ненавидевшие.

Существовал большой пласт привилегированного высшего класса, который был полностью интегрирован в общероссийскую придворную среду и служилую бюрократию. Родовая польская аристократия — Святополк-Мирские, Радзивиллы, Сапеги, Любомирские, Масальские, графы Великопольские, Потоцкие, Замойские, Лубенские и другие были неизменно обласканы при дворе. Многие служили на видных государственных постах, среди них министр путей сообщения Кригер-Войновский, генерал-губернатор виленский, ковенский и гродненский Кршивицкий; губернаторы: пермский — Цехановецкий, ставропольский — Янушкевич, тифлисский — Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский, вологодский — Лапа-Старженецкий и другие. Жена Фредерикса была полькой[862]. Много поляков было в Думе и Госсовете, в Сенате, среди выдающихся профессоров, адвокатов, прокуроров, инженеров. В Западном крае действовало несколько политических партий, настроенных на сотрудничество с Санкт-Петербургом. В авангарде респектабельного политического процесса шли национально-демократическая партия, сильно напоминавшая кадетов, но добивавшаяся национального возрождения; и так называемые угодовцы — сторонники российско-польского сближения на общей имперской основе.

Социалистическое движение возникло в польских губерниях раньше, чем в остальной России, и отличалось повышенным радикализмом. Причем в рядах борцов с самодержавием были как сепаратисты, так и сторонники российского государственного единства. Возникшая в начале 1890-х годов Социал-демократия Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ), подарившая революционному движению такие фамилии, как Роза Люксембург, Варский, Мархлевский, Ганецкий, Дзержинский, добивалась вместе с коллегами из РСДРП воссоздания демократической Польши в составе сбросившей царскую власть России. Куда более решительные позиции занимала Польская социалистическая партия (ППС), которая с момента своего создания в 1892 году провозгласила лозунг независимой демократической республики и вела борьбу с русскими оккупантами за отделение всеми средствами, включая и террор. Именно из ее рядов выйдет будущий польский президент Юзеф Пилсудский.

Этот сын богатого землевладельца и участника восстания 1863 года учился в виленской школе и Харьковском университете. В 20 лет был на пять лет сослан в Сибирь по тому же делу о покушении на Александра III, по которому был казнен Александр Ульянов: компоненты для бомбы доставлялись из Вильно. Из Сибири он отправился в Варшаву, где сразу же примкнул к ППС и вскоре выдвинулся в ее лидеры. Как отмечали польские биографы Пилсудского, «антирусизм стал основным пунктом его политической программы». Когда началась русско-японская война, Пилсудский отправился в Токио, где