Адъютант командира гвардейского корпуса полковник Родзянко, проезжая из Молодечно в Минск примерно 26 сентября, почти на каждой станции принимал делегации крестьян, жаловавшихся на то, что окрестности кишат дезертирами. Многие дезертиры побросали свои винтовки и теперь скрывались в лесах, промышляя грабежами и воровством.

В Минске губернатор разрешил евреям закрывать свои магазины в три идущих друг за другом еврейских праздника. В результате солдаты-дезертиры стали взламывать замки магазинов и забирать то, что им было нужно, естественно, совершенно бесплатно. Родзянко направился к командующему фронтом генералу Эверту и прямо заявил ему, что если не прекратить это, то появится реальная опасность бунта. Эверт, будучи по убеждениям глубоким консерватором, ответил: «Революции здесь быть не может. Это ваш дядя в Думе занимается ее подготовкой». Тем не менее он все-таки дал команду коменданту города отправлять подразделения солдат для предотвращения подобных происшествий.

Количество солдат, числившихся «больными», было огромно. Солдаты под любым предлогом стремились отправиться подальше от фронта. Они говорили, что не видят смысла в том, чтобы воевать, так как постоянно терпят поражения.

Письмо, которое мне показали в штабе Западного фронта в Минске в начале октября, бросало тень на само понятие дисциплины. Его написал, очевидно руководствуясь соображениями патриотизма, молодой ротный командир одного из сибирских полков в адрес генерала Алексеева, который, в свою очередь, перенаправил письмо из Ставки в штаб Западного фронта «для ознакомления». Офицер писал, что, если Россия собирается победить в этой войне, а «она должна одержать победу», некоторые вещи следует исправить. Следует более тщательно отбирать людей на должности командиров полков. Например, один из командиров, имя которого было приведено в письме, «пусть он и является прекрасным человеком, но никогда не был даже близко к передовой. Все время боев он проводит вместе с командиром своей бригады не меньше чем в шести верстах от передовой позиции». Казалось, главной его целью было подобрать себе дом, расположенный как можно дальше от мест, где рвутся вражеские снаряды. Немцы располагали свою артиллерию очень смело: как можно ближе к русским позициям, и, хотя автор письма неоднократно просил своих артиллеристов отвечать, они редко выполняли его просьбы. Атаки русских солдат «всегда-всегда» проводятся без артиллерийской подготовки, поэтому солдаты очень неохотно поднимаются в атаку.

Русский солдат, после длительного пребывания в сложной напряженной обстановке часто выглядит не лучшим образом, но он обладает необычайной способностью быстро восстанавливаться. 13 сентября видели, как несколько солдат III корпуса прибывали в окопы на Двинском плацдарме. Они двигались поодиночке или небольшими группами на большом расстоянии друг от друга. Если бы поблизости была немецкая кавалерия, она без всяких усилий могла бы захватить сотни пленных. При этом офицеры даже не пытались как-то организовать эту массу людей. В то же время солдаты 289-го полка того же корпуса, которым ночью накануне позволили несколько часов отдохнуть, выглядели вполне боеспособной частью. Я спросил Одишелидзе, считает ли он, что моральное состояние русского солдата так и будет постоянно ухудшаться под воздействием отступления. Он ответил: «Нет, он лишь немного превосходит животное, не имеющее нервов, поэтому очень скоро солдат обо всем забывает». В качестве довольно меткого описания русского солдата можно привести высказывание начальника 3-й стрелковой дивизии генерала Новицкого, умелого командира, который заявил: «Пока все идет нормально, это прекрасный солдат, когда марши проходят по графику, а он знает, где его офицеры, и слышит, что его поддерживает артиллерия, то есть во время успешной атаки или находясь в траншее в обороне. Но если случается непредвиденное, как это обычно бывает в войне с немцами, все сразу становится по-другому».

В сентябре и октябре я провел несколько дней в Ставке и в штабах: Северного фронта – в Пскове и Западного фронта – в Минске.

После обеда в Ставке я решился спросить императора предоставить мне как представителю союзной державы права доступа к той информации, которую я затребую. Он сразу же согласился с этим, и теперь, когда у меня есть такой допуск, дела пойдут намного легче.

В Пскове я впервые встретился с генералом Рузским. В то время Николаю Владимировичу Рузскому было 61 год. Он был на три с половиной года старше Алексеева и Эверта. Он начинал службу в гвардейском пехотном полку, и большая часть ее прошла в войсках, на командных должностях. Как и Алексеев с Эвертом, Рузский участвовал в кампаниях 1877 и 1904–1905 гг., как и Эверт с Поливановым, он получил ранение во время Русско-турецкой войны. После начала Великой войны он блестяще командовал войсками 3-й армии, а в сентябре 1914 г. сменил генерала Жилинского на должности командующего Северо-Западным фронтом. Подчиненные боготворили его. Они говорили, что, испытывая чувство ревности по отношению к генералу, они всячески задерживали отправку достаточных подкреплений на Северный фронт! Считалось, что Рузский обладает ясным мышлением, быстро схватывает проблему. Он умел организовывать работу других, поэтому у него самого всегда оставалось достаточно времени. Он был близким другом генерала Поливанова, который, в свою очередь, считал Рузского самым грамотным генералом в русской армии. К сожалению, у генерала было слабое здоровье.

Назначенный в начале сентября 1915 г. командовать Западным фронтом вместо Алексеева генерал Эверт был совершенной противоположностью Рузскому. Его семья была шведского происхождения, но генерал придерживался православной веры. Он был упорным службистом, и его манера общения не имела ничего общего со славянским очарованием Рузского. В Минске он всегда обедал с офицерами штаба Западного фронта ровно в полдень. Все присутствующие офицеры должны были быть в сборе до его прихода. Затем он прямой жесткой походкой входил в обеденный зал, а приглашенные встречали его вежливыми, почти церемониальными поклонами справа и слева. Знакомые офицеры жаловались, что генерал всегда предпочитал вникать в любые дела до самых мелких подробностей, что он имел привычку лично диктовать свои приказы. На должности командующего 4-й армией он проявил себя успешно, но не блестяще. В то время ему, как и генералу Алексееву, было 58 лет.

Генерал-квартирмейстером у Эверта был Павел Павлович Лебедев, очень приятный человек, с которым мы подружились.

7 октября 1915 г. Минск

Сегодня утром я привез в качестве подарка Лебедеву бутылку водки, и он попросил меня распить ее вместе с ним, Самойло (мой старый друг и его помощник) и еще одним офицером на его квартире, чтобы отметить оказию. Разговор зашел о доле того бремени, что несет каждый из союзников, и тут маленький Лебедев, который является самым пламенным патриотом, закусил удила. По его словам, история накажет презрением Англию и Францию, которые месяц за месяцем на Западном фронте «сидят тихо, как кролики», предпочитая взвалить всю тяжесть войны на одну Россию. Я, конечно, вступил с ним в спор, указав, что Россия была бы принуждена к заключению мира весной 1915 г., если бы не было Англии, так как порты Архангельск и даже Владивосток были бы блокированы противником. Я напомнил ему и то, что несмотря на то, что перед войной мы имели лишь очень маленькую армию, сейчас у нас в строю почти столько же штыков, сколько имеет на фронте Россия, население которой составляет 180 млн по сравнению с нашими 45 млн. Что касается Франции, тут я напомнил слова Делькассе, что для того, чтобы сравняться с усилиями, которые затрачивает в этой войне Франция, России пришлось бы поставить под ружье 17 млн солдат.