— Нет, не должна. Она сделала достаточно. Она сама сказала вчера вечером, что сделала все, что могла, — покачала головой мама. — Как бы Трейноры ни собирались испортить себе жизнь, сделав… это… со своим сыном, я не хочу, чтобы Луиза участвовала. Я не хочу, чтобы она разрушила свою жизнь.

— Полагаю, я в состоянии решить сама, — заметила я.

— Не уверена. Это твой друг, Луиза. Молодой человек, у которого впереди вся жизнь. Ты не можешь в этом участвовать. Я… в шоке, что тебе вообще пришло в голову… — Голос матери стал непривычно жестким. — Я растила тебя не для того, чтобы лишать людей жизни! Ты помогла бы дедушке покончить с собой? Может, нам отправить его в «Дигнитас»?

— Дедушка — другое дело.

— Нет, не другое. Он не может делать то же, что раньше. Но его жизнь бесценна. Как и жизнь Уилла.

— Это не мне решать, мама, а Уиллу. Весь смысл в том, чтобы поддержать его.

— Поддержать Уилла? В жизни не слышала подобной чуши. Ты ребенок, Луиза. Ты ничего не видела, ничего не делала. И ты понятия не имеешь, как это на тебе отразится. Ради Христа, как ты сможешь спать по ночам, если поможешь ему пройти через это? Ты поможешь человеку умереть. Ты вообще понимаешь о чем речь? Ты поможешь Уиллу, этому милому, умному молодому человеку, умереть?

— Я буду спать по ночам, потому что верю, Уилл знает, что для него правильно, и потому что для него самое ужасное — утратить способность принимать решения, стать совершенно беспомощным… — Я посмотрела на родителей, пытаясь объяснить им. — Я не ребенок. Я люблю его. Я люблю его и не должна бросать одного, и мне невыносимо быть здесь и не знать, что… что он… — Я сглотнула. — Так что мой ответ — да. Я еду. Мне не нужна ваша забота или понимание. Как-нибудь обойдусь. Но я еду в Швейцарию — что бы вы ни говорили.

В маленькой прихожей воцарилась тишина. Мама смотрела на меня как на чужую. Я шагнула к ней, в надежде, что она поймет. Но она отступила.

— Мама, я в долгу перед Уиллом. Я должна поехать. Кто, по-твоему, заставил меня подать заявление в колледж? Кто, по-твоему, вдохновил меня развиваться, путешествовать, стремиться к большему? Кто изменил мое отношение к миру? И даже к себе самой? Уилл. За последние шесть месяцев я сделала больше, жила больше, чем за предыдущие двадцать семь лет. Так что, если он хочет, чтобы я приехала в Швейцарию, я поеду. Чем бы это ни кончилось.

Повисла недолгая пауза.

— Она совсем как тетя Лили, — тихо произнес отец.

Мы все стояли и смотрели друг на друга. Папа и Трина переглядывались, как будто ждали, кто сделает первый шаг.

— Если ты поедешь, Луиза, — нарушила молчание мама, — можешь не возвращаться.

Слова падали из ее рта, словно камушки. Я в шоке уставилась на мать. Она не отвела глаз, напряженно наблюдая за моей реакцией. Казалось, между нами встала стена, о которой я никогда не подозревала.

— Мама…

— Я серьезно. Это все равно что убийство.

— Джози…

— Да, Бернард. Я не могу в этом участвовать.

Помню, как я отстраненно подумала, что никогда не видела Катрину такой неуверенной. Я заметила, как папа коснулся маминой руки, но не поняла, в качестве упрека или поддержки. В голове стало пусто. Почти не сознавая, что делаю, я медленно спустилась по лестнице и прошла мимо родителей к передней двери. Через мгновение сестра последовала за мной.

Уголки папиного рта опустились, как будто он пытался сдержаться. Затем он повернулся к маме и положил руку ей на плечо. Он всматривался в ее лицо, и она как будто заранее знала, что он скажет.

Папа бросил Трине ключи от машины. Она поймала их одной рукой.

— Держи, — сказал он. — Выйдите в заднюю дверь, через сад миссис Догерти, и возьмите фургон. В фургоне вас не заметят. Если отправитесь прямо сейчас и пробки не слишком большие, должны успеть.

— Ты не в курсе, что теперь будет? — спросила Катрина. Летя по автостраде, она покосилась на меня.

— Нет.

Я не могла долго смотреть на нее — рылась в сумочке, пытаясь сообразить, не забыла ли что-нибудь. В голове звучал голос миссис Трейнор. «Луиза? Вы не могли бы приехать? Я знаю, у нас есть определенные разногласия, но… Приезжайте немедленно, это очень важно».

— Черт! Никогда не видела маму такой, — продолжила Трина.

«Паспорт, бумажник, ключи». Ключи? Зачем? У меня больше нет дома.

Катрина снова покосилась на меня:

— Ну да, она взбесилась, но это из-за шока. Ты же знаешь, рано или поздно она успокоится. В смысле, когда я вернулась домой и призналась, что залетела, я думала, мама никогда больше не станет со мной разговаривать. Но ей понадобилось всего… сколько?.. два дня, чтобы успокоиться.

Я слушала ее болтовню краем уха, но не обращала внимания. Я ни на чем не могла сосредоточиться. Мои нервные окончания словно ожили и гудели от предвкушения. Я увижу Уилла. Как бы то ни было, я его увижу. Я почти физически чувствовала, как расстояние между нами сокращается, словно мы — два конца невидимой резиновой ленты.

— Трина?

— Да?

— Я не должна опоздать на рейс, — заявила я.

Моя сестра — сама решимость. Мы объезжали пробки по обочине, мчались по правой полосе, превышали скорость и искали по радио сообщения о ситуации на дорогах, пока наконец не увидели аэропорт. Трина со скрежетом затормозила, и я была уже на полпути, когда услышала ее:

— Эй! Лу!

— Прости. — Я обернулась и подбежала к ней.

Она обняла меня, очень крепко.

— Ты поступаешь правильно, — сказала она. Казалось, она готова расплакаться. — А теперь вали отсюда. Если у меня отберут права, а ты все равно опоздаешь на свой чертов самолет, я никогда больше не стану с тобой разговаривать.

Я не обернулась. Я бежала всю дорогу до стойки «Свисс эйр» и только с третьей попытки назвала свое имя, чтобы забрать билеты.

В Цюрих я прибыла незадолго до полуночи. Учитывая поздний час, миссис Трейнор, как и обещала, забронировала мне номер в гостинице аэропорта и пообещала прислать машину в девять утра. Я думала, что не засну, но заснула странным, тяжелым и беспокойным сном и проснулась в семь утра, не представляя, где нахожусь.

Я сонно смотрела на незнакомую комнату, тяжелые бордовые занавески, надежно отсекающие солнечный свет, большой телевизор с плоским экраном, чемоданчик, который я даже не потрудилась разобрать. Я взглянула на часы — было чуть больше семи по швейцарскому времени. Когда я поняла, где нахожусь, у меня внезапно скрутило живот от страха.

Я выбралась из кровати как раз вовремя, чтобы меня стошнило в маленькой ванной. Я осела на плиточный пол, волосы прилипли ко лбу, щека прижалась к холодному фаянсу. В голове звучал голос матери, ее возражения, и темный страх закрался мне в сердце. Я не готова. Я не хочу еще раз проиграть. Я не хочу смотреть, как Уилл умирает. Вслух застонав, я приподнялась, и меня снова стошнило.