Потом мы возвращаемся в Стоунхейвен. Майкл еще какое-то время работает над книгой, а я что-нибудь рисую, а потом готовлю ужин. Рецепты я извлекаю из горы французских кулинарных книг, хранящихся в кухне. Ищу, пока не нахожу что-то, что нравится мне на слух: «соль меньер»[110], «беф бургиньон»[111], «лионский салат». Джинсы стали мне тесноваты. Живи я в Нью-Йорке, я бы немедленно отправилась в тренажерный зал, а тут мне все равно. Мне все равно, влезу я в свои кожаные брюки от «Сен-Лорана» или нет. Все равно мне больше некуда в них пойти.

А потом коктейли у камина, и снова секс, и еще коктейли, а после этого (иногда) какой-нибудь старый фильм на экране моего ноутбука, когда мы лежим в кровати.

Пролетают дни, наполненные страстью и выпивкой, и все это так ново и прилипчиво.

Мой блокнот постепенно наполняется рисунками моделей одежды. Плиссированные топы, развевающиеся, словно порывы ветра над озером. Изящные вечерние платья, ниспадающие с плеч, как крылья ворона. Пиджаки, расшитые полосками перьев, похожими на сосновые иглы. Поначалу рисунки были робкими, неуверенными, но постепенно стали смелее. Мне удается изображать силуэт несколькими широкими линиями, а детали – приглушенной пастелью. Я почти забыла, как это здорово – рисовать. До этого месяца я не держала в руках карандаш со времени школьных уроков рисования. Тогда у меня получалось хорошо – настолько хорошо, что в школе мне предложили программу для особо одаренных детей, но родители этого не одобрили. Либлинги должны были коллекционировать картины, а не рисовать сами. Но я и сама понимала, что кое-какой талант у меня есть, но далеко не такой, как у Бенни. Бенни был особенным Либлингом. Ему всегда нужно было как можно скорее что-то запечатлеть на бумаге, а мне при этом не хватало особого зрения, которое делает человека настоящим художником. Если бы я продолжала свои занятия живописью, я бы стала художником-любителем. Рисовала бы грамотные пейзажики, которые из вежливости покупали бы мои друзья, но мои картины никогда не висели бы в музеях.

Поэтому я отказалась от мысли стать художницей.

А потом случился Майкл. «Я могу сказать тебе, что у тебя душа художника, даже если ты пока не знаешь, что с этим делать». Так он сказал мне однажды утром в постели, вскоре после отъезда Эшли. Я рассмеялась, но слова его запомнила. В тот же самый день, ленивый день в горах (а надо сказать, что праздная жизнь может прискучить, особенно если у тебя нет смартфона для развлечения), я подумала: «А почему бы и нет?» Я просидела в Стоунхейвене почти год, ничем не занимаясь. Только время от времени я думала о том, как бы тут все переустроить, но понимала, что этому никогда не бывать. Ну, а еще я соображала, как быть с моим финансовым портфолио, который худел с каждым днем. А еще тупо и послушно оставляла лайки в социальных сетях.

В тот вечер я разыскала в закромах кабинета старый блокнот для рисования, стряхнула с него пыль и уселась в солярии[112], окна которого выходили на засыпанную снегом лужайку и озеро. Но стоило мне начать рисовать гелевой ручкой, как стало ясно, что рисую я вовсе не пейзаж, а платье. Мягкое белое бальное платье с асимметричной линией бюста и юбкой-дезабилье с летящими складками, похожими на только что наметенные ветром сугробы.

Я сидела и думала над своим рисунком, и вдруг ощутила дыхание Майкла, остановившегося у меня за спиной.

– Очень красиво, – сказал он, наклонившись ближе. – Ты раньше придумывала одежду?

– Одежду я ношу. Я ее не придумываю.

Майкл решительно прижал кончик указательного пальца к середине бюста нарисованного платья:

– А теперь ты это делаешь.

Я рассмеялась:

– Перестань. Какой из меня модельер?

– Почему бы и нет? У тебя есть основа, есть вкус, есть источники вдохновения и явно есть талант. Неужели тебе раньше этого никто не говорил?

Я смотрела на свой рисунок, пытаясь увидеть его глазами Майкла. Неужели во мне действительно было что-то особенное? Что-то, что оставалось непризнанным все эти годы, искорка света, которую никто не удосужился раздуть и превратить в пламя?

«Соберись, – прозвучал знакомый голос у меня в голове. – Прекрати спрашивать у других людей, чего ты стоишь».

На самом деле люди теперь не особо тратят время на то, чтобы смотреть друг на друга. Мы живем в мире поверхностных образов, пробегаем друг мимо друга второпях и видим ровно столько, сколько нужно, чтобы отнести человека к той или иной категории и прицепить к нему ценник, а потом броситься к чему-то еще, яркому и блестящему. Мало кто (вот Майкл такой!) остановится и посмотрит по-настоящему и подумает о том, что еще можно увидеть за кадром.

Может быть, я выбираюсь из куколки, становлюсь бабочкой, совершенно новым человеком! Может быть, я сменю фамилию на «О’Брайен», а фамилию «Либлинг» навсегда сброшу, как старую кожу.

Я уже не полпути к этому, так почему не пройти вторую половину?

Неделя третья

Майкл будит меня. Его взгляд грустен.

– Мне нужно съездить в Портленд на несколько дней, – говорит он и протягивает мне чашку кофе.

Я сажусь и прижимаюсь спиной к резному изголовью. От кровати пахнет не только сексом, но и пылью. В складках красного бархатного балдахина у меня над головой наверняка скрыта коллекция дохлых пауков и мух. Вот еще одно задание для домработницы, которая (в чем я нисколько не сомневаюсь) упорно увиливает каждую неделю от одного из пунктов уборки. Порой мне кажется, что Стоунхейвен пытается вернуться к своему естественному состоянию, хочет превратиться в дом с привидениями в каком-нибудь хэллоуинском тематическом парке.

Я делаю маленький глоток кофе и хмурюсь, будто не понимаю, о чем речь. Но я прекрасно знала, что это когда-то произойдет – наступит мгновение, когда чары разрушатся и в происходящее вторгнется реальная жизнь. Майкл приехал в Тахо в отпуск. Он и не думал здесь влюбляться, жениться и оставаться навсегда. Конечно, в какой-то момент ему надо будет вернуться домой.

– Хочешь забрать вещи? – спрашиваю я.

Он кивает, забирается на кровать и ложится рядом со мной на одеяло, и оно обтягивает мои ноги, как смирительная рубашка.

– Да, и это тоже. А еще надо сообщить в школу, что я не вернусь к ним осенью.

Я улыбаюсь. У кофе привкус цитруса и шоколада, он приятно обжигает спинку языка.

– О, вот как. Это очень предусмотрительно с твоей стороны.

– Я так понимаю, что ты же предпочтешь остаться здесь, а не переезжать со мной в Портленд, верно? Дом у тебя просторнее и уютнее…