Что же нам осталось после смерти отца? Наш дом на Ноб-Хилл и поместье Стоунхейвен, а также все, что заключали внутри себя стены этих зданий. Бенни унаследовал дом в Сан-Франциско, и мы сразу же выставили его на продажу, чтобы оплатить пребывание Бенни в клинике. А Стоунхейвен, как вам известно, достался мне. Это было немало. На бумаге – целое состояние, но на самом деле дом выглядел куда скромнее, чем я себе представляла.

Однако нужно еще принимать во внимание то, каких огромных денег стоило содержание Стоунхейвена – та реальность, с которой я столкнулась, приехав на озеро Тахо прошлой весной. Одна только уборка особняка оказалась полноценной работой на весь день, а кроме того, требовались еще общий уход за домом, за прилегающей территорией поместья, уборка снега зимой. И так далее. Старый каменный лодочный сарай нуждался в ремонте – следовало полностью заменить крышу, да и наружная дощатая обшивка начала гнить. За газ, электричество и воду приходили астрономические счета. А налоги на недвижимость! В целом содержание Стоунхейвена грозило мне шестизначной цифрой за год.

И это при том, что мои спонсоры из «Победной жизни» разбежались, как тараканы, постоянного дохода лично у меня тоже не осталось.

Я могла бы продать произведения искусства и разный антиквариат из Стоунхейвена – я понимала, что нужно это сделать! – но всякий раз, стоило мне только засесть за список вещей, предназначенных для продажи на аукционе «Сотбис», я откладывала этот список. Эти вещи, этот дом – они были моим наследством, и не только моим, но и наследством Бенни и всех Либлингов – дядей, тетушек, кузин и кузенов, с которыми я редко разговаривала, но чувствовала свой долг перед ними. Если бы все эти вещи ушли с аукциона и если бы я продала сам дом, разве я не уничтожила бы собственную историю?

А если бы я ее уничтожила, что бы у меня осталось?

Поэтому вместо продажи старинных вещей я стала сдавать в аренду домик смотрителя, что помогало мне решить сразу две проблемы – проблему одиночества и проблему дохода. Тем самым я запустила цепочку событий, из-за которых я оказалась в своей кухне, смотрела на помолвочное кольцо Нины Росс и была вне себя от злости.

* * *

В любом случае, поселившись в Стоунхейвене, я конечно же первым делом заглянула в сейф. Тугих пачек наличных там конечно же не оказалось. Да и откуда бы им там взяться? На самом деле «мелкая наличность», скорее всего, была нужна отцу для карточных игр. Скорее всего, он делал крупные ставки в покерном зале в казино в соседнем штате, а Лили Росс подносила ему коктейли с шантажом пополам. После его смерти для нас с братом в этом сейфе остались стопка старых папок с разными бумагами и документы на дом, а также жалкие остатки маминых драгоценностей, которые я быстро переправила в аукционный дом, через посредство которого уже успела продать остальные украшения.

Может быть, эта женщина думала, что в нашем сейфе еще можно было обнаружить какие-то сокровища? Не за этим ли она явилась сюда? Если так, то ее ожидало жестокое разочарование. Я бы расхохоталась в голос, если бы уже не сражалась со слезами.

Что-то тяжелое легло мне на ладонь. Я опустила глаза и увидела, что Эшли сняла кольцо и отдала его мне. Я удивленно сжала его в руке.

– Пожалуйста, – умоляюще проговорила она. – Я верю, что ты позаботишься о нем ради меня.

Я пару секунд смотрела на свою руку, сжатую в кулак, а потом перевела взгляд на Эшли. Я была в отчаянии и шоке. И тут… о боже, только не это!.. я снова расплакалась. Я плакала о своем отце, который всеми силами старался много сделать ради нас, но все равно все так жутко испортил, обо всех потерях, но больше всего я плакала из-за несправедливости. Почему из всех людей на свете замуж за Майкла должна выйти она, а не я?

Когда я подняла глаза, я увидела, что Эшли смотрит на меня. Неужели в ее взгляде действительно была искренняя тревога? Или она просто купалась в моем несчастье, получала от него извращенное удовольствие? Я не могла понять. Я искала отгадку в ее глазах, но не находила. Я заметила, что Эшли растеряна, что она медлит и что-то продумывает, но вот она наклонилась и накрыла мою руку своей.

– Ты ведь была помолвлена в этом году, верно? – произнесла она тихо и мягко. – Что случилось?

Она подумала, что я плачу из-за Виктора! Я едва не рассмеялась.

– Откуда ты знаешь про моего жениха?

– Из твоего Инстаграма. Несложно было догадаться.

– О! Да, верно.

Я высвободила руку и утерла слезы. Она совершила ошибку. Ведь она мне говорила, что не заходит в социальные сети. А на самом деле она явно следила за мной издалека. Давно ли? И с какой целью? Я представила, как она старательно просматривает фотографии в моей ленте, как ее забавляют подробности моей жизни, и мне стало плохо. Слишком легко и просто забыть о невидимых людях из социальных сетей – о тех, кто молча следит за тобой и никак не сообщает тебе о своем присутствии. Я говорю не о подписчиках, не о поклонниках, а о соглядатаях. Никогда по-настоящему не знаешь, кто твои зрители и зачем они смотрят на тебя.

– Так ты поэтому перебралась сюда? Из-за расстроенной помолвки?

– Да, я поэтому сюда переехала, – проговорила я, а про себя думала: «Не говори ей ничего. Не позволяй себе быть уязвимой». Но я была настолько сбита с толку, что слова полились сами собой: – Мне нужна была перемена мест, и я вспомнила о Стоунхейвене и решила, что для этого самый удачный момент. Отец завещал дом мне, и я подумала… может быть, я утешусь, если поживу здесь, в нашем старом фамильном доме. Я представила себе, как безмятежна будет жизнь здесь. Но оказалось, что я забыла, как сильно ненавижу Стоунхейвен. Здесь с моей семьей происходили ужасные вещи – такое, чего мы не заслуживали.

Я слишком сильно поддалась эмоциям, я говорила слишком откровенно, но остановиться уже не могла. Не могла сдержать этот страстный порыв быть замеченной и понятой, пускай даже моим врагом. И даже особенно моим врагом!

Но не только этого мне хотелось. Мне хотелось, чтобы она узнала, что натворила ее мать. Чтобы она четко поняла, каким образом они разрушили мою семью. Мне хотелось, чтобы она меня пожалела, а себя возненавидела.

– Стоунхейвен – это нечто наподобие памятника трагедии моей семьи. Все, что случилось с моими матерью, отцом и братом, началось здесь. Я уже говорила, что мой брат теперь шизофреник? А это началось здесь. И моя мать здесь покончила с собой. – И я указала за окно в сторону озера.

Лицо Эшли побелело.

– Боже! Я не знала.

«Еще как знала», – подумала я. Хотя, может быть, и не знала.

И я продолжала рассказывать – никак не могла остановиться. Годы боли, сомнений и неуверенности сделали свое. Но почему именно ей я рассказывала обо всем? Но это было так хорошо, так прекрасно – взять и сорвать наконец маску и обнажить правду, стать самой собой!

– Я – Ванесса, черт бы меня побрал, Либлинг, – с горечью произнесла я. – Может быть, я и вправду фатально, безнадежно порочна и не заслуживаю никакого сочувствия.