– Спасибо.

Мне хочется плакать. Как хорошо. Все прощено.

Я начинаю читать, а Майкл сидит рядом и смотрит на меня.

«Моя любимая – о любовь моя любовь моя. Когда я смотрю в зеленые глаза на ее кошачьем лице, слова и миры мечутся внутри меня. Моя красавица, моя любовь, моя спасительница. Всю жизнь я был странником, но она остановила меня и успокоила. Жизнь вращается вокруг нас. Мы – единый центр, два человека – одна точка, внутри и снаружи, но всегда – мы, мы, мы, и нам ничего, кроме этого, не надо».

И еще несколько абзацев в таком духе. Первая моя реакция – я не верю. Но ведь действительно не очень хорошо написано, правда? Совсем не похоже на те прекрасные стихи, которые он мне читал, бывало, в спальне. Совсем не шедевральная проза, которой я ожидала. Но я медлю и проверяю себя, как это делаю обычно. Я ведь всего-навсего «маленькая незнакомка», и то, что я читаю, совершенно не в моем вкусе, но кто я такая, чтобы судить? Постмодернистская литература – один из многих курсов, которые я провалила в Йеле. Я чувствую, что Майкл глаз с меня не спускает. Мимику моего лица он прекрасно видит в свете экрана лэптопа. В эти мгновения я нахожу в себе способность прийти к единственному важному выводу – выводу, благодаря которому мое мнение о писательском таланте Майкла теряет какое бы то ни было значение.

– Это про меня? – спрашиваю я шепотом.

Лица Майкла я почти не вижу, но ощущаю прикосновение его холодной ладони к моей щеке.

– Конечно. Это про тебя. Ты – моя муза, помнишь об этом?

– Я тронута. Правда.

Но когда я хочу продолжить чтение, Майкл бережно вынимает лэптоп из моих рук и ласково говорит:

– Остальное прочтешь, когда я закончу книгу.

Его слова не покидают меня и во сне в ту ночь. Они вертятся у меня в голове с утра, когда я просыпаюсь. «Моя любимая – о, любовь моя, любовь моя…» Я вспархиваю с кровати – я снова жива! – и иду искать Майкла.

Но его нет. В кухне, рядом с кофейником, я нахожу записку. «Поехал в магазин за бумагой». Его лэптоп тут же, на кухонном островке. Тихонько жужжит. Я провожу кончиками пальцев по крышке и чувствую, как вибрирует жесткий диск. Я не должна этого делать. Он мне доверяет!

Но я просто не в силах устоять… и открываю крышку. Решаю так: если вчерашний документ еще открыт, я прочту еще только одну страничку. Только чтобы прочесть, что еще он написал обо мне.

Но экран заблокирован. Я на пробу набираю несколько паролей, но быстро понимаю, что не имею понятия, какой у Майкла может быть пароль. Все важные имена, даты и числа, из которых строится личная история человека, – мне все это еще только предстоит узнать. Я не знаю девичьей фамилии матери Майкла, кличек его домашних питомцев, которые жили у него в детстве, даты дня рождения любимой сестры. Я замираю около лэптопа, понимаю, что мой муж по-прежнему загадка для меня.

Может быть, я вдруг стала слишком импульсивной? Может быть, я столкнулась с чем-то, к чему оказалась не готова? Я стою около островка, и голова у меня кругом идет от сомнений.

Но числа и имена ничего не значат, напоминаю я себе. Они создают для нас ложное ощущение безопасности, веру в то, что факты, которые можно уточнить, – это страховка от потери любви. Как будто человек, которого ты любишь, ни за что не бросит тебя, если будет знать имя твоего любимого учителя, знак зодиака твоей матери или возраст, в котором ты потеряла девственность. Все эти эфемерные моменты, из которых, как из ступеней, состоит лестница нашей идентичности, – куда они в итоге ведут?

Мы ведем себя так, будто все они очень важны, но они ничего не говорят о том, что творится у нас в сердце.

Мы с Майклом сейчас даем друг другу только доверие. Я не стала бы подсматривать в рукопись, даже если бы смогла, – так я мысленно говорю себе.

Или все как раз наоборот?

Неделя пятая

Все ближе праздники… и вдруг до Рождества остается всего неделя. Однажды утром я просыпаюсь и обнаруживаю, что Майкл поставил очаровательную, чуть кособокую сосенку в парадной гостиной и нарядил ее серебряными и золотыми фигурками и шарами – совсем как те, какими когда-то украшала елку бабушка Катрин. Каким-то непостижимым образом ему удалось водрузить сосну именно там, где ставила рождественское дерево бабушка – у окна, выходящего на парадное крыльцо. Таким образом сосна становилась приглашением в дом для гостей, подъезжающих к Стоунхейвену. Я смотрю на сосну и вдруг ощущаю себя так, словно мне шесть лет, и мне страшно – вдруг меня отшлепают?

Я стою, смотрю на наряженное рождественское дерево – призрак из моего прошлого, – а Майкл подходит ко мне сзади и обвивает руками мою шею:

– Я увидел эту сосенку на той неделе, когда шел по поместью и подумал: «Отличное рождественское дерево». Готов поспорить: ты не знала, что я умею обращаться с топором.

– А у меня есть топор?

– Конечно, у тебя есть топор. Ты что, им никогда не пользовалась? – Он целует меня в щеку – так, словно просто обожает меня, свою избалованную маленькую принцессу, – а потом отходит в сторону, чтобы полюбоваться своим творением. Он прищуривается и вдруг перестает улыбаться. – Черт! Она кривая.

– Да нет, она просто идеальная. А откуда украшения?

– Я их нашел в шкафу в одной из тех комнат наверху, куда мы никогда не заходим…

Видимо, он чувствует мою растерянность.

– Это ничего? Просто так хотелось сделать тебе сюрприз. Это ведь наше первое совместное Рождество. И я подумал, что оно должно стать особенным.

Я не могу толком понять, что в этом мне не нравится. То, что он рылся в доме без моего ведома? То, что он, оказывается, теперь знает о секретах Стоунхейвена больше меня? Но с какой стати я должна придавать этому значение? Я же сама хотела, чтобы он чувствовал себя здесь как дома.

– Красиво, – говорю я. – Но я должна была заранее предупредить о том, что Рождество нам придется встречать в заливе Сан-Франциско, с Бенни.

Майкл склоняет голову к плечу – так, будто пытается мысленно выпрямить елку.

– Немного страшновато встречать праздник в психушке, верно?

Он пытается подвесить на елку очередной стеклянный шар, но игрушка падает и разбивается, рассыпав по полу крошечные золотые осколки. Мы оба замираем.

Я наклоняюсь и начинаю собирать осколки:

– Это не то, что ты думаешь. Там очень красиво. Послушай, ты ведь пока еще даже не знаком с Бенни. Он чудесный. Вот увидишь. Чудаковатый, но очень славный.

У меня горит лицо, а в груди словно что-то вертится и сжимает бронхи.

Майкл сжимает мое плечо и помогает мне выпрямиться. Он берет с моей ладони осколок игрушки.

– Не порежься, – говорит он. – Я сам соберу.