Из плит его гранитных высек звон.

Там были мостовые и дворцы

И статуи, похожие на бред, –

В них предков нам оставили портрет

Неведомых ваятелей резцы.

И вот – мы видим лестничный пролет,

Прорубленный сквозь грубый доломит

И уходящий в бездну, что хранит

Знак Древних и запретных знаний свод.

И мы б наверняка в нее сошли,

Когда б не гром шагов из-под земли!

32. Отчуждение

Телесно оставаясь на земле,

Чему свидетель – пепельный рассвет,

Душою он скитался меж планет,

Входя в миры, лежащие во зле.

Пока не пробил час, ему везло:

Он видел Яддит – и не поседел,

Из гурских областей вернулся цел, –

Но как-то ночью зовы принесло…

Наутро он проснулся стариком,

И мир ему предстал совсем другим –

Предметы расплывались, словно дым,

Вся жизнь казалась сном и пустяком.

С тех пор он держит ближних за чужих,

Вотще стараясь стать одним из них.

33. Портовые свистки

Над крышами и остовами шпилей

Всю ночь поют портовые свистки.

Мотивы их исполнены тоски

По ярости штормов и неге штилей.

Чужие и не внятные друг другу,

Но слитые секретнейшей из сил,

Колдующих за поясом светил,

В поистине космическую фугу.

С их звуками в туманы наших снов

Вторгаются, туманные вдвойне,

Видения и символы извне,

Послания неведомых миров.

Но вот вопрос: какие корабли

Доносят их до жителей Земли?

34. Призванный

Тропа вела меж серых валунов,

Пересекая сумрачный простор,

Где из земли сквозь дыры затхлых нор

Сочился тлен неведомых ручьев.

Могильной тишины не оживлял

Ни ветерок, ни шелест листвяной.

Пейзаж был гол, пока передо мной

Стеной не вырос исполинский вал.

Весь в зарослях густого сорняка,

Он походил на призрачный чертог,

И марш ступеней не для смертных ног

Взбирался по нему под облака.

Я вскрикнул – и узнал звезду и эру,

Которыми был призван в эту сферу.

35. Вечерняя звезда

Я разглядел ее надменный лик

Сквозь золото закатного холста.

Она была прозрачна и чиста.

Все ярче разгораясь в каждый миг.

С приходом тьмы ее янтарный свет

Ударил мне в глаза, как никогда:

Воистину, вечерняя звезда

Способна быть навязчивой, как бред.

Она чертила в воздухе сады,

Дворцы и башни, горы и моря

Миров, которым с детства верен я,

Повсюду различая их следы.

В ту ночь я понял, что ее лучом

Издалека привет мне слал мой дом.

36. Непрерывность

Предметы старины хранят налет

Неуловимой сущности – она

Бесплотна, как эфир, но включена

В незыблемый космический расчет.

То символ непрерывности, для нас

Почти непостижимой, тайный код

К тем замкнутым пространствам, где живет

Минувшее, сокрытое от глаз.

Я верю в это, глядя, как закат

Старинных ферм расцвечивает мох

И пробуждает призраки эпох,

Что вовсе не мертвы, а только спят.

Тогда я понимаю, как близка

Та цитадель, чьи стороны – века.

Леденящее предчувствие, назойливо кружившее в моем смущенном, но еще способном противиться сознании, перешло в уверенность. Я был один, окончательно и безнадежно один в лабиринте широкой пасти Мамонтовой пещеры. Топчась на месте, я обводил пространство напряженным взглядом, но ни в одной стороне мне не открылся знак, который указал бы путь к спасению. Не узреть мне больше благословенного света дня, не ласкать взором милые холмы и долины прекрасного мира, оставшегося далеко, мое сознание не могло далее лелеять даже тень надежды. Она покинула меня. Однако жизнь приобщила меня к касте философов, и я испытал немалое удовлетворение от бесстрастия моего поведения: хотя мне приходилось читать о неукротимом бешенстве, в которое впадают несчастные, оказавшиеся в подобной ситуации, я не испытывал ничего даже близкого к такому состоянию и оставался в той же мере невозмутим, в какой осознавал полную потерю ориентации.

Мысль о том, что, должно быть, я вышел за пределы, отведенные для прогулок, ни на минуту не лишила меня хладнокровия. Если смерть ждет меня, рассуждал я, то эта ужасная, но величественная пещера, став моим склепом, окажет мне столь же радушный прием, что и кладбище; и это соображение отозвалось во мне волной спокойствия, а не отчаяния.

Я был уверен: впереди меня ждет последний знак состоявшейся судьбы голод. Я знал, что уделом многих, чей путь я повторял, было безумие; но я чувствовал меня ждал другой конец. Мне некого было винить в моем бедствии, без ведома гида я покинул послушные ряды любителей достопримечательностей и уже более часа блуждал по заповедным переходам; а теперь ясно понял, что мне не отыскать в кружении лабиринта пути, по которому я ушел от своих спутников.

Свет от фонарика бледнел; близился момент, когда кромешная темнота земного зева должна была окутать меня. Внутри тающего неверного круга света я оцепенело рисовал себе точную картину приближающейся смерти. Мне пришел на ум услышанный доклад о колонии больных туберкулезом, которые поселились в этом гигантском гроте, уповая вернуть здоровье в целебном климате подземного мира, с его неизменной температурой, чистым воздухом, умиротворяющим покоем, но обрели лишь смерть, и были найдены окоченевшими в странных и ужасных позах. Грустное зрелище деформированных останков я лицезрел вместе с остальной группой и теперь гадал, какими причудливыми уродствами скажется долгое пребывание в огромной и молчаливой пещере на таком здоровом и сильном человеке, как я. Что ж, зловеще сказал я себе, если голод не оборвет мою жизнь чересчур поспешно, мне представится редкая возможность разрешить эту загадку.

Лучи света свело последней судорогой, и их поглотил мрак Я решил испробовать все возможности спасения, не пренебрегая даже самой призрачной; поэтому собрал всю мощь своих легких в тщетной надежде привлечь внимание проводника залпом глухих криков. Да, испуская вопли, в глубине души я надеялся, что они не достигнут цели, и мой голос, гулкий, отраженный бесконечными изломами поглотившего меня черного лабиринта, вольется лишь в мои ушные раковины.

Тем не менее я насторожился, когда вдруг мне почудилось, что я улавливаю приближающиеся шаги, мягко вдавливающиеся в каменный пол пещеры. Неужели освобождение пришло так быстро? Неужели вопреки моему кошмарному предчувствию проводник заметил мое преступное отсутствие и двинулся по моим следам, чтобы отыскать меня в путаном царстве известняка? Эти вопросы осенили меня радостью, которая росла, и я готов был возобновить крики, чтобы приблизить минуту спасения, как вдруг мой восторг сменился ужасом; слух мой, всегда чуткий, а теперь еще более обостренный полным безмолвием пещеры, донес до оцепенелого сознания уверенность, что шаги не похожи на шаги человека. В мрачной неподвижности подземелья поступь проводника отозвалась бы отчетливой острой дробью. Звук шагов был мягким, по-кошачьи крадущимся. Прислушавшись, я различил в походке четыре такта вместо двух.