Рано утром, просыпаясь, чтобы проверить, как дела у Гвидо, Тесса слышала в лесу щебет птиц. Обмывая его пылающее тело и стирая пот со лба, она прислушивалась к их веселому гомону, шелесту деревьев в лесу, а еще к тяжелому дыханию Гвидо — свистящим глубоким вдохам и коротким, прерывистым выдохам. Когда дыхание учащалось, она брала его за руку и считала: вдох, один-два-три, выдох, один-два-три, и опять — пока дыхание не успокаивалось.

Когда жар у него спал, он спросил, где находится. Потом, поморгав, сказал: «Тесса? Это ты?» — но закрыл глаза, не дождавшись ответа. Она помнила, как сама лежала в госпитале после аварии, не понимая, где она и что происходит вокруг. Скулы Гвидо заострились; от него остались только кожа да кости. Он был дочерна загорелый, все тело покрывали старые шрамы. Когда она обмывала ему спину, как ее научила Фаустина, то чувствовала у себя под пальцами торчащие ребра. Когда Гвидо начинал кашлять, она подносила ему ко рту чашку с водой. Между ними возникла новая, неизведанная дотоле близость, — думала она, — новое знание, которое стало для Тессы благословенным даром.

Она спала на полу возле его раскладушки, хотя вряд ли это можно было назвать сном: короткие провалы, чередующиеся с пробуждениями. Она просыпалась, стоило ему только заворочаться или застонать, клала ему на лоб холодный компресс, говорила с ним, пока он не успокаивался. Однажды ночью ему стало хуже: на коже выступил липкий пот, а дыхание участилось. Чтобы сбить температуру, она обмывала его тепловатой водой. В ее действиях была какая-то ожесточенность, нежелание признавать свое поражение. Она не позволит ему умереть, ни за что на свете. К утру температура понизилась, и Гвидо крепко уснул.

Очень странно было оставлять его с Фаустиной или Оливией и возвращаться на виллу. Ее тамошняя жизнь казалась менее реальной, чем странные дни на дальней ферме.

Однажды из окна фермерского домика она заметила пастуха со стадом овец, похожих на облачка дыма на фоне зеленой травы. Еще как-то раз ей попались на глаза две фигуры на гребне холма — черные, словно дагеротипы. Она прикинула расстояние от домика до опушки леса и подумала, хватит ли ей сил протащить Гвидо по траве, чтобы укрыться с ним под деревьями. Однако два черных силуэта перевалили через вершину холма и скрылись из виду; убедившись, что они не вернутся, она закрыла окно и снова присела у его постели.

Знаменательные события войны — падение Рима и высадка союзников в Нормандии двумя днями позже — казались ей ужасно далекими. Сидя возле Гвидо по ночам, Тесса вместо войны размышляла о любви, о том, как иногда, несмотря на время и расстояние, она живет в человеческой душе. Как все вокруг озаряется ее очарованием — так произошло у нее с Майло в тот морозный вечер с его инеем и лунным светом, — а потом, когда волшебство проходит, ты даже не можешь вспомнить, что именно так околдовало тебя в другом человеке. В последние годы, думая о Майло, она вспоминала только тщеславие, похоть и эгоизм.

Но любовь не только не исчезала — она изменялась. Тессе было семнадцать, когда она влюбилась в Гвидо Дзанетти. Она полюбила его, потому что он быстрее всех плавал, готов был прыгнуть ради нее одетым в бассейн и еще потому, что от его взгляда сердце таяло у нее в груди.

И пускай ее любовь изменилась под воздействием времени и пережитых невзгод, сидя у постели Гвидо, она понимала, что все еще любит его. Любит за его решительность и мужество, но одновременно и за его ранимость. «Странно, — думала она, — как можно заново влюбиться в мужчину, прочитав у него в глазах невысказанные вопросы?»

— Тесса?

Она смотрела в окно; услышав его голос, она обернулась и заулыбалась.

— Доброе утро, Гвидо. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше.

Он недоуменно огляделся по сторонам, поэтому она сказала:

— Ты был болен. Оливия, Фаустина и я по очереди ухаживали за тобой.

Он попытался сесть. Тесса поспешила ему помочь, подложив подушки под спину. Потом она присела рядом с ним на раскладушку и ладонью потрогала лоб. Он был прохладным.

Гвидо сказал:

— Сколько я здесь пробыл?

— Десять дней.

Казалось, он был потрясен.

— Я ничего не помню…

— Двое товарищей доставили тебя в больницу.

Гвидо нахмурился.

— Меня ранили.

— Да, в плечо. Рана уже заживает. — Она не хотела утомлять его разговорами. — Как ты думаешь, ты сможешь что-нибудь съесть?

— Попытаюсь.

На керосинке Тесса разогрела суп. Она кормила его с ложечки; проглотив пару ложек, Гвидо покачал головой.

— Боже… меня кормят как ребенка.

— Через день-два ты будешь есть сам, обещаю. — Она отставила в сторону тарелку и ложку. — Просто надо набраться терпения.

Он улыбнулся и от уголков его глаз разбежались тонкие морщинки.

— Как тебе известно, терпение никогда не входило в число моих добродетелей. — Внезапно он стиснул ее руку.

— Лючиелла, Маддалена — ты что-нибудь знаешь о них?

— У них все в порядке. Всего неделю назад Оливия получила от Маддалены письмо.

— Слава богу. — Он медленно выдохнул, закрыв глаза.

— Они сейчас в Римини.

— Римини? — веки его широко раскрылись.

— Маддалена увезла Лючиеллу к своей тетке. Решила — там они будут в большей безопасности. Не надо за них беспокоиться. Как только тебе станет лучше, напишешь им письмо.

— Она сердится на меня?

— Я не знаю. Но наверняка она тоскует по тебе, Гвидо.

Голос его стал тише.

— Убегая из казармы, я отдавал себе отчет, что дезертирую и от нее тоже.

Тесса снова взяла со стола тарелку и ложку.

— Постарайся поесть еще немного. Чем больше ты будешь есть, тем быстрее к тебе вернутся силы.

Она рассказала ему о записке Сандро, выброшенной из окна вагона.

— Теперь мы знаем, что он жив.

— Был жив, тогда. — На лице Гвидо мелькнула злоба. — Сандро никогда не годился в солдаты.

— А ты?

Он хотел было пожать плечами, но поморщился от боли в плече.

— Поначалу мне даже нравилось. Но потом меня стало тошнить от войны. Я предпочитаю ясность и порядок, а война по большей части — это кровавая неразбериха.

— Тише, — прошептала она. — Постарайся не думать об этом.

Он посмотрел в окно.

— Мальчишками мы с Сандро, — мягко заговорил Гвидо, — часто играли в здешних лесах. Однажды мы заблудились. Бабушка послала людей искать нас. Нас нашли только к полуночи. Став постарше, мы изучили каждую дорожку и каждое дерево в этом лесу. Могли свободно ходить по нему даже в темноте.

Он снова откинулся на подушки и закрыл глаза. Тесса знала, что могла бы по памяти нарисовать его портрет — выступающие скулы, изгиб подбородка… Она накрыла его руку своей и стала смотреть, как поднимается и опускается его грудь.