– Ты почему так долго? – спросил он, не оборачиваясь, и задул свечной огарок.

– Папа, – Женя размотала серый вязаный платок, – сюрприз.

Марк Семенович развернулся на табуретке. Очки съехали на кончик длинного носа. Запавшие глаза, красные веки без ресниц, запавший рот без зубов. Брови, когда-то широкие, черные, теперь торчали серыми кустиками. От прежнего Мазура остался разве что большой выпуклый лоб. Вместо щек ямы, поросшие седой щетиной.

– Простите? – Старик испуганно заморгал, поправил очки.

Митя заметил, что дужка замотана чем-то серым, а на среднем и безымянном пальцах нет ногтей.

– Папа, это Родионов. Ты что, не узнаешь? – Женя бросила платок на топчан.

– Митька! – Старик поднялся с табуретки, обнял Митю, похлопал по спине. – Вот уж правда сюрприз так сюрприз! Женя, иди, чайку нам.

– Какая радость, какая приятность. – Она фыркнула. – Еще неизвестно, откуда он взялся и зачем приперся.

– Женя, чаю! – Марк Семенович грозно сверкнул глазами на дочь. – Будь добра, там осталось в шкафчике полторы баранки с маком, если ты, конечно, не успела слопать. И пожалуйста, погаси, наконец, керосинку. Электричество уже включили.

Митя смотрел на старика, а на Женю почему-то взглянуть не решался.

– Да вот тут я кое-что… – Он открыл портфель, выложил на стол шоколадки, банку икры, принялся разворачивать сверток с бутербродами.

За спиной мягко хлопнула дверь. Женя вышла, стало тихо. Марк Семенович стоял у стола. Запавшие губы шевелились, беззвучно бормотали.

– Там буфет уже закрывался, – смущенно объяснил Митя, – вот, взял наспех. Вы ведь пористый шоколад любите, я помню.

– Пористый… – Старик покачал головой и засмеялся.

Смех звучал странно, напоминал безнадежные всхлипы, будто плакал маленький ребенок, из последних сил, точно зная, что утешить некому.

– Марк Семенович, можно я бурки сниму? – спросил Митя. – Они мокрые совершенно, и носки тоже.

Профессор достал из кармана телогрейки тряпочку, вытер глаза, высморкался.

«Кажется, он правда плакал, – подумал Митя, – или для него теперь смех и слезы одно и то же?»

– Да, конечно, снимай, просуши на печке, вот, валенки мои пока надень.

Старик подвинул табуретку, сел, водрузил локти на стол, уложил подбородок в гнездо из сплетенных пальцев и на мгновение стал похож на прежнего профессора Мазура. Так он сидел за кафедрой, когда кто-то из студентов выступал на его семинаре.

Митя опустился на край топчана, стянул бурки, носки, принялся растирать посиневшие ноги.

– Как это ты умудрился промокнуть? – спросил профессор.

– Воду нес, пролил немного. Повезло, встретил Женю, без нее ни за что не отыскал бы ваш дом.

– Ты надолго?

– На два дня.

– Где остановился?

– В гостинице.

Вернулась Женя, принесла маленькую вязанку хворосту и несколько толстых щепок, ни слова не говоря, занялась печкой. Митя в профессорских валенках присел с ней рядом, впервые решился взглянуть на нее.

Вместо длинной черной косы – короткие густые кудряшки, будто каракулевая шапочка. Лицо осунулось, карие глаза казались еще больше из-за темных теней под нижними веками. Губы бледные, потресканные, в уголке розовая корочка лихорадки.

– В гостинице, – повторила она с усмешкой, – в «Центральной», конечно.

– Ну да, там, – кивнул Митя, взял кочергу и поправил щепки в печи.

– Посмотри, что он принес, – сказал Марк Семенович, – и между прочим, кто-то обещал чаю.

– Мг-м. Кто-то ничего не обещал, а кто-то забыл, что Серафима наш чайник реквизировала за неуплату, – проворчала Женя, взяла с подоконника большую жестяную кружку и опять ушла.

– Не может быть. – Старик помотал головой. – Серафима Кузьминична, хозяйка наша, дама строгая, но справедливая, поповская вдова, на подлости не способна. Оставить людей без чайника… Ладно, что же мы говорим о всякой ерунде? Как ты живешь? Как мама?

Митя принялся рассказывать про мамино больное сердце, потом про погоду в Москве. Тепло, все течет. Поделился впечатлениями об Иркутске. Красивый город, только холодно и фонари не горят. Вскользь упомянул, что служит в Комиссариате обороны. Вошла Женя, молча поставила кружку с водой на печь, села на топчан. Табуретки было всего две.

– Давай пододвинем к столу, – предложил Митя.

– Нельзя, он сразу развалится, там все на соплях.

– Как же ты на нем спишь?

– Аккуратно.

– Женька, ну что ты врешь? – Профессор покачал головой. – Спишь ты на печи, а топчан у нас вместо дивана.

– Мг-м, предмет роскоши. – Женя усмехнулась и посмотрела на Митю в упор. – Ну, хватит. Выкладывай, зачем явился.

– Извини, при тебе не могу, дело у меня к Марку Семеновичу, – пробормотал Митя, отвел глаза, покраснел и добавил: – Дело секретное, государственной важности.

Марк Семенович тихо присвистнул, глаза блеснули.

– Ага, значит, письмишко мое не осталось без внимания. Честно говоря, не ожидал.

Женя ничего не сказала, резко поднялась, достала из навесного шкафчика стаканы в латунных подстаканниках.

– Ну-ну, не злись. – Старик тоже встал, принялся ей помогать, возбужденно шепча: – Митя служит в Комиссариате обороны, он человек военный, его прислали… ты должна понимать…

– И куда прикажешь мне деваться? – процедила Женя сквозь зубы. – К Серафиме в гости? Так ведь не пустит. Или может, на улицу, прогуляться по холодку?

Только сейчас Митя заметил, как поглядывает она на бутерброды и шоколад. Старается не смотреть, отворачивается, но косится постоянно и сглатывает слюну.

– Не злись, говорю, – старик взъерошил ее кудряшки, – сейчас чайку выпьем, поедим, потом ты залезешь на свою лежанку, там за шторкой вроде как другая комната. Ты будешь спать, а мы разговаривать. Ну что, Митя, такой уровень секретности тебя устраивает?

Топчан трогать не стали, пододвинули стол к нему, иначе втроем не уселись бы. Марк Семенович и Женя ели медленно, без жадности, понемножку. Каждый норовил оставить, отдать другому. Глядя на них, Митя вспомнил свинскую обжираловку в царском поезде и подумал: «Разные планеты».

Женя оттаяла, рассказала отрывисто и скупо, что окончила аспирантуру, защитилась, устроилась младшим научным сотрудником в одно НИИ, теперь это уже неважно. Замуж вышла за доцента. Тоже неважно. Узнала, что отца выпустили, решила навестить. В августе был законный отпуск, прожила тут неделю. Вернулась – вызвали в партком. «Вы порвали отношения с отцом?» – «Порвала».

– Я была кандидатом в члены ВКП(б). – Женя тронула мизинцем лихорадку в углу рта. – В декабре собирались принять, на шестидесятилетие. Сталинский призыв. Парторг в штаны наложил со страху.