– И сколько вы прожили вот так – вдвоем?

– Тридцать лет.

– Тридцать лет? Оуэн, выходит, что вам…

– С тех пор, как мне исполнилось двадцать три.

– Да, пожалуй, вы правы насчет брака. В наше время немногие супружеские пары остаются вместе так долго.

Оуэн кивнул.

– Мы зависели друг от друга. Поймите, это другое. Люди остаются вместе, когда нужны друг другу. Большинство супругов, которые встречались мне, на самом деле были не нужны друг другу – не нужны после того, как с сексом покончено, а дети выросли. Шестнадцать лет – самое большее, и основания для брака исчезают. Нет настоящей связи, которая удерживает на всю жизнь. К примеру, такой связи, как с родителями. Настоящей кровной связи.

– Но, Оуэн, у вас же совсем не было личной жизни…

– Вы все еще ничего не понимаете. Мама и была моей жизнью. И еще работа. Мне всегда нравилось быть смотрителем, и я не стал бы заниматься ничем другим. Но у меня никогда не было настоящих друзей: знакомых – много, а друзей не было. И я никогда не собирался уехать куда-то еще, потому что я был нужен именно здесь, в Каргриве. Моя жизнь имела смысл. А потом она умерла.

– И в вашей жизни образовалась большая пустота, – подвел итог Купер, сознавая, насколько неуместно прозвучали его слова. Он догадывался, чем была эта потеря для Оуэна – не просто потеря частички жизни, но потеря всего ее смысла. Купер задумался об Уоррене Личе, который пришел к тому же, но своей собственной дорогой, и выбрал другой выход из сложившейся ситуации. Оуэн пошел иным путем – пожалуй, менее агрессивным, но не менее разрушительным.

Купер пробежался глазами по витиеватым письменам на сланцевой панели. Старинные буквы, все в завитушках и изящных изгибах, с трудом складывались в слова; совсем другое дело – приятный, ровный шрифт газетных заголовков. Под действием погоды и от прикосновения многих рук за столько веков плита приобрела потертый вид. Заповеди было так трудно читать, гораздо легче не обращать на них внимания. Взгляд Купера упал на слова девятой заповеди. Он тянул время, почти физически не желая доходить до конца предложения.

– «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна», – наконец произнес он.

Смотритель недоуменно поглядел на него.

– Знаете, то, что у меня в компьютере нашли те фотографии, еще совсем не значит, что я что-то делал с детьми. Я хотел объяснить это людям, но они не желают слушать. Когда я шел сюда, то повстречал человека, которого знаю всю жизнь. Он был у мамы на похоронах. А сегодня при виде меня он перешел на другую сторону и, когда я поравнялся с ним, плюнул на тротуар.

Стайка скворцов на тисовых деревьях внезапно притихла. Купер нервно оглядывал церковный двор. Внезапно он обнаружил, что в третий раз за эту неделю опасается быть замеченным там, где ему совсем не следует находиться. На свете было несколько путей, которые вели к большим неприятностям, и он прошел всеми.

Бен не мог не спросить себя, как поступил бы на его месте отец. Выбрал бы путь, который посчитал правильным, и пытался добиться справедливости? Или же стал бы придерживаться правил? Куперу вдруг очень захотелось каким-то образом получить весточку от отца. Но это место было не совсем подходящим – Джо Купер верил в Бога не больше, чем он сам.

– Та женщина, в нападении на которую вас обвинили десять лет назад…

– Это другое, – перебил его Оуэн. – Совсем другое.

– Постарайтесь понять – выглядит похоже.

– Ничего подобного. Та женщина постоянно меня преследовала. В поселке хорошо знали, что у нее с головой не все в порядке. А она никак не хотела оставить меня в покое. Это было ужасно. Я старался, как мог, избегать ее, но однажды она умудрилась застать меня дома одного. Все, что я сделал, – это оттолкнул ее. Хотел, чтобы она ушла. А она споткнулась на ступеньке, упала и разбила себе голову. Вот что было на самом деле. И больше ничего. Конечно, представила она все это в другом свете. И то, что она говорила потом…

Оуэн запустил пальцы в бороду и, сам того не замечая, взъерошил ее: седые волосы топорщились во все стороны. Он хотел стереть струйку пота с виска и вместо этого оставил там грязный подтек.

– Люди в поселке знают о том, что вас судили? – спросил Купер. – В конце концов, вы всю жизнь прожили здесь.

– Конечно знают. Они и тогда знали, как все было, да и теперь не забыли.

– А нам никто ничего не сказал. Ни в одном из звонков, поступивших из Каргрива, не была упомянута эта история. Если бы ваше имя не всплыло в расследовании о педофилах, дело о нападении никогда бы не вышло на свет.

– Это потому, что я отсюда родом, – кивнул Оуэн. – Там, в Интернете, люди другие, я ничего не значил для них. Там не мое место. А теперь смотрите, какая у меня жизнь в Каргриве. Я пятнадцать лет входил в приходской совет. А вчера вечером мне позвонила председатель этого совета и наговорила на автоответчик самых ужасных вещей. Мэри Солт много лет была одной из маминых пациенток. Мама приняла у нее обоих детей. И теперь я никогда больше не смогу смотреть в глаза Мэри Солт. Поэтому я просто опустил заявление об отставке в ее почтовый ящик.

У Купера появилось чувство, что он стоит перед входной дверью в чей-то дом и безуспешно пытается отыскать верные слова для дурных новостей, когда семейство потеряло кого-то любимого: отец погиб в автокатастрофе, подросток умер от передозировки экстази, маленькую девочку похитили, убили и выкинули труп на обочину. Через какое-то время приходишь к выводу, что в подобной ситуации верных слов просто нет. Поэтому ты просто что-то быстро говоришь, чтобы поскорее покончить с этим делом, всеми силами стараясь сдержать нахлынувшие чувства.

Люди хотят, чтобы ты взял на себя роль Бога: каким-то непостижимым образом вернул к жизни мужа или дочь. Когда тебя учат, тебе объясняют, как могут реагировать родственники, но не говорят, как ты будешь реагировать сам. Тебя не обучают справляться с собственными чувствами. А ведь все эти эмоции черпаются не из бездонного колодца. Каждый раз, когда осушаешь некий эмоциональный резервуар, требуется чуть больше времени, чтобы он наполнился снова. Купер начинал беспокоиться, что придет день, когда он не наполнится вовсе. Однажды этот резервуар может оказаться сухим, и вместо нормальных чувств останется лишь сухая, растрескавшаяся поверхность, бесплодная и вонючая, как дно дачного пруда, высохшего в летнюю жару.

– Я не понимаю, Оуэн. У вас что, никогда не было подружки? – спросил Купер.

Смотритель покачал головой.

– Наверное, это старомодно.

Старомодно? Купер не стал комментировать это высказывание. Большинство современных людей нашли бы такое поведение уму непостижимым. Или извращением – вот еще одно, с чем, как он знал, Оуэну непременно предстоит столкнуться.

– Подростком я был неуклюж и стеснителен, – сказал Оуэн. – Так и не научился завязывать отношения.

– А когда вы остались вдвоем с матерью? Неужели было слишком поздно?