Вместо ответа Оуэн молча смотрел на десять заповедей. Купер постарался проследить направление его взгляда. Какая заповедь приковала внимание Оуэна и что за мысли вызвал его вопрос – мысли, от которых смотритель выглядел сейчас таким изумленным и испуганным тем, куда повернула его жизнь?

Купер проглядывал список до тех пор, пока не дошел до нужной строчки. Если Оуэн думал именно об этом, то изумление было правильной реакцией. Он смотрел на седьмую заповедь: «Не прелюбы сотвори».

– В самом конце мне все приходилось делать за нее, – рассказывал Оуэн. – Мне приходилось поднимать ее, умывать и одевать, водить в туалет, подтирать, кормить, чистить ей зубы, а потом раздевать и укладывать обратно в постель. Какой брак предполагает такие близкие отношения между мужчиной и женщиной?

Оуэн заплакал; слезы неторопливо текли по его щекам, похожие на ползущих крошечных слизней, медлительных и болезненных.

– Мне очень жаль, – произнес наконец он. – И еще я счастлив, что ее больше здесь нет.

Купер отвел взгляд. Он смотрел на могильные плиты в церковном дворе, на тисовые деревья и дорожки, засыпанные листьями. Он разглядывал деревенскую улицу, где около мясного магазина стоял грузовик, и смотрел на занавешенные окна белого дома на углу.

– Оуэн? – позвал он. – Хотите, я схожу за ключом?

В церкви пахло недавно вымытыми каменными полами. Свет, исходивший из высоко расположенных окон, дробился в витражных стеклах. Куперу почему-то вспомнился скотный рынок в Эдендейле. Деревянные церковные скамейки выстроились рядами, как узенькие загончики для верующих, ожидающих, когда они всей толпой попадут в загробную жизнь. Он поймал себя на мысли, что не удивится, если увидит на кафедре Абеля Пилкингтона в черном костюме, выкрикивающего цены и стучащего молотком, продавая души перекупщику, давшему больше.

– Постарайтесь понять, расследование детской порнографии – дело весьма серьезное, – говорил Купер. – Одна маленькая девочка уже погибла от рук этих людей. Но могут быть и другие, о которых мы не знаем.

Оуэн кивнул.

– Я очень сожалею о том, что сделал. Даже как-то не думал, что это касается не только меня. Я все еще жил в своем собственном мире, где всегда были только я и мама, а сейчас остался только я. И почему-то… как-то все это странно…

Оуэн поморщился, подбирая слова, чтобы поточнее выразить свою мысль.

– Знаете, Бен, иногда эти маленькие девочки… Ну, в общем, я думал о них так, словно они – моя мать. Понимаете? Моя собственная мать в детском возрасте.

Купер опустил глаза. Ему нечего было сказать. Язык просто не поворачивался произносить избитые, ничего не значившие фразы. Его сознание отказывалось пропускать ужасные, безумные идеи, которые внезапно выросли перед ним, как предательское болото на пути.

Он чувствовал вину за то, что прервал Оуэна. Возможно, если бы смотритель излил душу, ему стало бы легче. Но Купер понимал, что не должен говорить с ним обо всем этом. В любой момент Оуэн мог признаться в чем-нибудь позорном, и тогда они оба окажутся в невозможном положении.

– Сигаретные окурки, – сказал Купер.

– Меня уже спрашивали об этом. Почему они так важны?

– Их обнаружили под телом Роз Дэниелс, а также рядом с местом, где убили Дженни Уэстон. Вы это знаете. Мы предполагаем, что эти сигареты курил убийца. Окурки – это, пожалуй, единственная неосторожность, которую он допустил. А те, что нашли в мусорном ведре на Партридж-кросс, такие же.

Купер замолчал. Он жалел, что перед глазами больше нет заповедей, откуда можно черпать вдохновение. Его губы беззвучно шевелились. Он собирался спросить Оуэна, не заметил ли тот сигаретные окурки в мусорном ведре раньше, чем их нашла полиция. Если в смотрительском центре никто не курил, то окурки должны были привлечь внимание.

– Оуэн, откуда в мусорном ведре могли взяться окурки? Ведро было пустым, но к днищу прилип пепел. Кто кидал в это ведро мусор?

– Да кто угодно.

– И еще рюкзак. Я знаю, Оуэн, что это ваш рюкзак. Но мог ли кто-то еще воспользоваться им?

Оуэн ничего не сказал. Он смотрел в высокие окна, словно удивляясь, почему молчат птицы на тисовых ветвях и святые на витражах, почему весь мир замер в ожидании его ответа. Оформившееся понимание висело над ним, как туча.

– Так мог кто-то еще взять его? – повторил Купер.

И тут Оуэн произнес:

– Да. Им пользуется Марк.

Оуэн Фокс остался сидеть в одиночестве на одной из церковных скамей, когда Бен Купер ушел. Его голова была опущена, пальцы рук сцепились так, что побелели костяшки. Он закрыл глаза, и со стороны казалось, что он молится. Но он не молился – он вспоминал. Вспоминал маленькую девочку.

Ей было лет шесть, и поначалу она еще была жива. Он вытащил ее с заднего сиденья разбитой машины, надышавшись там парами бензина, разлившегося из продырявленного топливного бака. Он старался не смотреть на окровавленные, изуродованные тела родителей девчушки, особенно на мать, щеку которой ветка пригвоздила к сиденью.

Оуэн видел, как машина потеряла управление и врезалась в дерево, и через секунду услышал крики, которые внезапно замерли в грохоте столкновения, растворились в звуках скрежетавшего металла и разбивавшихся стекол. На бегу он сообщил об аварии по рации. Но когда добрался до дороги, то все сомнения в том, что мужчина и женщина мертвы, исчезли.

Бензиновая вонь напугала его, но он видел, что ребенок на заднем сиденье еще жив. Он едва сознавал, что делает, пока доставал девочку оттуда, – неуклюже тянул за ногу и подол голубого легкого платьица, который рвался у него в руках.

Потом, отойдя на безопасное расстояние, он держал ребенка на руках, дожидаясь «скорой помощи». Прошло, наверное, немало времени, а он все держал девочку. Он сразу понял, что она тяжело ранена. Он чувствовал под своими руками сдвинувшиеся, выпиравшие кости ее таза, неестественно раздувшийся живот, который, казалось, становился под его пальцами все больше и больше, а он все ждал, не зная, чем помочь. Тело ребенка напоминало ему воздушный шарик, который вот-вот лопнет. Это могло произойти в любой момент, и из него на землю польется жидкость и плюхнется мягкое, блестящее содержимое.

Оуэн держал девочку очень осторожно, желая, чтобы та выжила. Он пытался влить в нее через руки частицу своей жизни – возможно, это помогло бы ей справиться с шоком. Он заметил, что от напряжения его пальцы стали необыкновенно чувствительны, словно все его внимание сконцентрировалось на осязании, на телесном контакте с другим человеческим существом. Он держал в своих руках маленькую, хрупкую жизнь, и это чувство не было похоже ни на одно другое, пережитое им раньше. Он ощущал слабое биение ее сердца, пульсацию ее крови, ее грудь медленно опускалась и поднималась, и от кожи веяло живым теплом.

Потом Оуэн начал сознавать, что девочка у него на руках пробуждает и другие чувства. Там, где платьице порвалось и задралось, он ощущал нежную мягкую кожу ее бедра. Он заметил, какой белый и гладкий у нее живот; видел форму ее гениталий – совсем крошечных, но отчетливо различимых сквозь ткань ее трусиков.