— Вы можете открыть глаза?

Элеонор слегка повернула голову на подголовнике и открыла веки. Она посмотрела на Шарлотту с искренним удивлением. Взгляд девушки скользнул по изображению оленей, скачущих по свитеру доктора Барнс, затем снова уткнулся в широкое лицо чернокожей женщины.

— Это хорошо, — ободряюще произнесла Шарлотта. — Это очень хорошо.

Она легонько похлопала Элеонор по руке.

«Если это не та самая женщина из льдины, Спящая красавица, то кто тогда? Как еще посторонний человек мог тут появиться — на Южном-то полюсе! — Шарлотта усилием воли оборвала течение мыслей. — А ну сосредоточься!»

— Сейчас мы поднимем вам температуру тела, и вы сразу почувствуете себя лучше.

Шарлотта взяла стетоскоп и начала выслушивать сердце и легкие. От выполненного в викторианском стиле платья пациентки несло тиной и морской водой.

Похоже, она и правда долгое время пробыла на дне океана.

Шарлотта попросила Майкла сходить в буфет и принести «что-нибудь вкусненькое, да погорячее; например, какао», а сама продолжила беглый осмотр. Дабы не шокировать пациентку со старинным типом мышления, действовать приходилось с крайней осторожностью. Кем бы она ни была и откуда бы ни явилась, очевидно, что девушка, хотя сейчас только и на уровне сознания, продолжала жить в другой эпохе. Однажды случай свел Шарлотту с пациентом, который утверждал, что он папа римский, и ей волей-неволей пришлось величать его не иначе, как «ваше святейшество».

Как и следовало ожидать, манжета тонометра сбила Элеонор с толку, а уж узкий фонарик, которым Шарлотта посветила ей в глаза, и вовсе поставил в тупик. В течение всего обследования девушка следила за Шарлоттой со все возрастающим интересом, смешанным с недоумением. Интересно, какие мысли витают у нее в голове, думала Шарлотта. Шутка ли, ее осматривает полная чернокожая женщина в свитере причудливого фасона, красных брюках и с тонкими мелироваными косичками, небрежно собранными на макушке в большой узел.

— Вы… медсестра? — пролепетала наконец Элеонор.

Фу-ух, могло быть и хуже, облегченно подумала Шарлотта.

— Нет, я — врач.

Шарлотта отметила, что у девушки и правда сильно выраженный британский акцент.

— А я медсестра, — сказала та, прикрывая грудь бледной рукой.

— Правда? — воскликнула Шарлотта, воодушевленная тем, что пациентка разговорилась.

Она достала шприц, чтобы взять кровь на анализ.

— Я работала под началом мисс Найтингейл.

— Вот, значит, как, — небрежно обронила доктор, не вдумываясь в смысл слов. Но Элеонор произнесла имя так, словно рассчитывала, что его упоминание произведет впечатление. Что в итоге и случилось. Шарлотта застыла с поднятым к свету шприцем и переспросила: — Постойте-ка. Вы говорите о Флоренс Найтингейл?

— Да, — подтвердила Элеонор, явно удовлетворенная тем, что имя легендарной женщины еще не забыто. — Сначала работала в клинике на Харли-стрит, а потом… в Крыму.

Флоренс Найтингейл? Знаменитая «леди с лампой»? Это ж когда было-то? История никогда не входила в число любимых предметов Шарлотты. Можно предположить, что жила она… ну, скажем, пару сотен лет назад. Или все-таки больше? А может быть, меньше?

«Да соберись ты. Сосредоточься на деле», — снова подумала Шарлотта и велела себе не делать нечего такого, что может растревожить пациентку или — что в данном случае было важнее всего — подорвать ее систему убеждений. Для ее психической стабильности это может оказаться критическим.

— Что ж, мисс Эймс. Должна признать, вы проделали очень неблизкий путь, прежде чем попали к нам. — Шарлотта закатала рукав платья; на ощупь ткань была грубой и жесткой, как театральный костюм. — Даже в наши дни добраться сюда непросто. — Она протерла кожу спиртом. — А теперь я попрошу вас не шевелиться. Вы почувствуете легкий укол, но не волнуйтесь — через несколько секунд все закончится.

Элеонор с таким любопытством наблюдала, как игла вошла в вену и шприц начал наполняться кровью, словно раньше никогда не сталкивалась с подобной процедурой. Скорее всего так оно и есть, предположила Шарлотта. Вряд ли в ту эпоху девушка могла видеть процесс забора крови. Доктору Барнс уже и самой стало любопытно, поэтому она решила, что, как только осмотр завершится, сразу пойдет и поищет в Интернете какую-нибудь информацию про Флоренс Найтингейл. В чисто просветительских целях, разумеется.

Вернулся Майкл с подносом, на котором стояли не только чашка какао, но еще черничный кекс и тарелка с омлетом, прикрытая жесткой пластиковой крышкой. Пока он выискивал, куда бы поставить еду, Шарлотта открыла минихолодильник, в котором хранились подверженные порче медикаменты и красные пакеты с плазмой, и поместила в него образец крови пациентки. Она отметила, что Элеонор по-прежнему внимательно следит за каждым ее действием. Для человека, которому, как предполагается, далеко за сотню лет, девушка определенно неплохо сохранилась и с каждой минутой выглядела все более и более живой.

Но как она могла выжить, пробыв столько времени в замороженном состоянии под водой? Как ни трудно Шарлотте было это понять, но понять кое-что другое было еще труднее, а именно: кто вообще эта странная незнакомка и как ее угораздило очутиться в районе станции Адели? В одной из самых удаленных и труднодоступных точек земного шара.

— Вы голодны? — спросил Майкл, отыскав наконец место для подноса на инструментальном столике. Он подкатил его к диагностическому столу. — Можете сесть?

Вдвоем с Шарлоттой они подхватили Элеонор за хрупкие плечи и привели в сидячее положение, подперев со спины подушками. Она посмотрела на пищу со сдержанным интересом, как будто видит перед собой что-то отдаленно знакомое, но что именно, никак не может вспомнить.

— Выпейте какао, — предложил он. — Оно горячее.

Когда она поднесла кружку к губам, Майкл обратился к Шарлотте:

— Снаружи ждет Мерфи. Он хочет с тобой переговорить.

— Хорошо. Потому что я и сама хочу с ним переговорить.

Шарлотта взяла планшет, куда все это время заносила результаты обследования, и оставила загадочную Элеонор Эймс на попечении Майкла. По правде говоря, выйдя из помещения, она испытала облегчение. Ее мороз по коже пробирал с тех пор, как она вошла в лазарет, и это было вовсе не реакцией на холодную безжизненную кожу пациентки или ее вымороженную одежду. Просто она чувствовала, несмотря на многие годы врачебной практики, что вдруг наткнулась на нечто такое, что полностью выходит за рамки ее опыта и вообще компетенции.

В изоляторе было тихо, если не считать завывающей за окном вьюги. Элеонор отставила кружку — на губах ее осталась белая пенка — и, потупив глаза, произнесла:

— Вы меня извините, если в церкви я сделала вам больно.

— Я получал тычки и посильнее, — улыбнулся он.

Когда они с другим мужчиной — Лоусоном? — пытались вывести ее из маленькой комнаты в конце церкви, она заупрямилась и, помнится, обрушила на грудь и руки Майкла град слабых ударов кулачками, которые не причинили бы вреда и воробью. Спустя минуту, израсходовав последние крупицы сил, она сползла на пол и заплакала. Майкл и Лоусон отнесли ее, все еще протестующую, но уже неспособную дать физический отпор, во двор и усадили на седло машины Майкла. А потом, ввиду скорого приближения бурана, срочно отвезли в лагерь.