Вальтер Пуш написал в Мюнстер еще много писем. С восторгом описывал он развертывание войск накануне танкового сражения под Курском:

Тысячи танков выдвинулись на исходную позицию. Эта армада растянулась до самого горизонта. Ни один враг не сможет ей противостоять. Это будет действительно последний великий удар, который поставит Россию на колени.

Курская битва не выявила победителя, а последние удары все продолжали наноситься один за другим. Вальтер Пуш шел назад через те же самые города и деревни, которые видел во время своего продвижения в 1941 году. Однажды он даже спал в том же самом доме. Он переправлялся через Днепр и Днестр, двигаясь в западном направлении, еще раз искупался в Березине. В ноябре 1943 года он вновь отправился в отпуск, чтобы «потрудиться в райском винограднике». Ильза Пуш бросила курить, так как полагала, что курящая женщина не может забеременеть. Но это принесло мало пользы. Брак с Вальтером Пушем так и остался бездетным. 6 декабря он написал своей Ильзе:

Только что слушал чудесную музыку. Две гитары на берегу моря… Родина, твои звезды… Всем сердцем хочу, чтобы ты тоже слышала эти песни, и мы бы оба слились в эфире.

Сейчас ходит слух о том, что фюрер применит в новом году чудо-оружие, которое одним ударом покончит с этой войной. Это было бы ведь так здорово.

Таким было его последнее письмо из России. В архивных документах о Вальтере Пуше сохранилась лишь пара фраз:

Вальтер Пуш был тяжело ранен пулей 11.03.1944 года южнее Опочки (ранение в живот с разрывом печени). Он умер 13.03.1944 года в три часа десять минут в местном госпитале в Опочке от последствий ранения. Похоронен на воинском кладбище в Опочке, участок «Р», ряд 3, могила 1723.

Вплоть до холодной зимы 1947 года Ильза Пуш хранила ящик сигар, которым хотела сделать сюрприз мужу после его возвращения. Затем она обменяла сигары на черном рынке на добротное зимнее пальто.

* * *

Итак, о моем отце исчерпывающе сказано фразами: «Незадолго до полуночи в ясную звездную ночь. Единственный снаряд, после этого тишина. На небе должно быть больше звезд, чем людей на земле».

Мне не нужно искать «могилы героя», так тогда называлось место захоронения. Когда снаряд попадает в человека, то остается лишь глубокая воронка. Я обращусь к Народному союзу Германии по уходу за воинскими захоронениями с запросом, имеется ли на берегу реки у города Оскол солдатское кладбище, и поинтересуюсь, как поступает Народный союз в том случае, если не удается обнаружить бренных останков.

Его бумаги покрывают голубой ковер. Они еще больше состарились за этот год. На стене висит фотография отца: Роберт Розен в серой военной форме рядом с Гейнцем Годевиндом и Вальтером Пушем среди русского снега. Они улыбаются мне. Должна ли эта фотография висеть там до скончания веков? Географическую карту я сниму и отнесу в подвал. Пусть лежит она там до тех пор, пока кому-нибудь вновь не захочется пойти на Москву и он не заинтересуется предстоящим маршрутом.

Остальные бумаги вернутся в ящик. На деревянной крышке я напишу черным фломастером: Россия 1941–1943. Кому нужен будет этот ящик, когда меня не станет? Возможно, Ральф отнесет его в мусорный контейнер, и все, о ком идет речь, еще раз уйдут из жизни. Или все же возникнет какой-нибудь новый вестфалец и начнет копаться в дневнике моего отца. В учебных заведениях появятся научные работы, где будут, в частности, сравниваться дневники старого вестфальца и Роберта Розена.

Целый год я занималась судьбой отца, проследила весь его путь и проникла в его мысли. Он стал мне намного ближе, несмотря на большой отрезок времени, разделяющий нас. Я стала теперь другой. Мне жаль не только его, но и многих других, в том числе и миллионы русских солдат, которых гнали на пулеметы.

Сегодня я праздную свой 61-й день рождения, который является также и 61-й годовщиной смерти моего отца. Сегодня ему исполнилось бы 84 года. Надо ли вообще все это отмечать? С тех пор, как мне довелось узнать Россию, я полюбила снег. После того, как мне стало известно о том, что произошло с моим отцом 31 января, я не могу себе представить, чтобы мой день рождения обходился без снега. Вчера он обильно падал, и мой сад выглядел прямо, как в сказке. Отцу это доставило бы радость. Сегодня это великолепие начинает уже таять…

— Все проходит…, — пели они тогда.

Я включаю радио. Нет, Лале Андерсен больше не поет. Она присутствует со мной лишь во время завтрака, когда я включаю «Концерт по заявкам 1943 года» и ощущаю, как все проходит стороной, и за мрачным декабрем следует радостный май. «Я знаю, когда-нибудь случится чудо…» Да, под конец они надеялись лишь на чудо.

Я разворачиваю письмо, которое сегодня мне доставил почтальон по случаю дня моего рождения.

Дорогая мама, шлю тебе привет с чужбины по случаю 61-й годовщины твоего рождения. Жаль, что я не смогу быть с тобой, мы определенно отведали бы вечером торта в кафе у Пётшке. У нас выпал снег. Пришлось нам задействовать тяжелую технику, чтобы сделать дорогу проезжей. Собираюсь приобрести лыжи и хочу научиться кататься на них. В ближайшие дни ты получишь посылку по случаю твоего дня рождения.

Твой сын Ральф

Я прикрепляю письмо к стене рядом со снимком солдат, на котором они изображены среди русского снега, хотя, почти уверена, что ему это вряд ли понравится.

К ужину я пригласила в гости Вегенера. Очень надеюсь на то, что снег еще будет лежать, когда он придет. Он должен укрыть от глаз все, в том числе и многие вопросы, лежащие на поверхности. В отдельные годы снег здесь выпадает уже в декабре, в России так бывает всегда. В мой день рождения почти всегда уже лежал снег.

Так как в письме Ральфа был упомянут Пётшке, то я приношу из кафе домой несколько кусочков торта с марципаном, который мой мальчик так любит. Я накрываю большой стол, как будто ожидаю многих гостей. Кофе завариваю особенно крепкий, ведь это день рождения.

Вегенер приходит раньше, чем мы договаривались, на улице еще светло. В конце января сумерки уже начинают отступать, в пять часов пополудни еще светит солнце, если оно, конечно, появляется на небе. Природа вновь становится к нам благосклонной, мир выглядит таким жизнерадостным.

Я опасалась было, что он принесет мне старые газеты или полевые письма, но на этот раз он вручил цветы. У меня нет желания вновь ворошить старую историю, поэтому я показываю ему письмо сына по случаю моего дня рождения, интересуюсь тем, что он делает на пенсии и какие у него планы поездок.

— Что стало с твоей матерью? — вдруг спрашивает он.

Да, у меня была также и мать. Но это уже другая история. Я лишилась ее, едва научилась выговаривать слово «мама». Я так мало знаю о ней и не хочу верить тому, что ее, как и других, забрали с собой солдаты.

Женщины, которые остались на Востоке, все побывали под русскими, сказал кто-то, когда я уже была взрослой. Я выбежала тогда из комнаты, потому что не могла вынести этого. Нет, моя мать не могла оказаться под русскими, у нее был лишь мой отец и те две недели в мае, когда ворковали голуби и пахло душистым сеном.